Светлана аккуратно отступила к двери. Дети замерли на лестнице, как на репетиции «Ромео и Джульетты».
— Простите, вы кого-то ищете? — не моргнув, спросила Татьяна.
— Я ищу порядок. А не балаган и цыганский табор, — свекровь прошла на кухню и села на табурет. — Надо бы всё переиначить. Шторы тяжёлые, кухня тесная. Денису вредно в таких условиях. И что это — фарфоровые кружки? Ужас. Где моя металлическая?
— Уехала с вами из прошлого века, — отрезала Татьяна.
— Я говорю, вам, видимо, пора. Дом занят. Света с детьми остаются на лето.
— А ты кто вообще, чтобы решать? — поднялась Надежда Викторовна. — Дом, может, и записан на тебя. Но в этой семье ты пока что — чужая. Денис мне сам сказал: ты последнее время невыносима. Вечером Денис приехал.
С порога — не «привет», не «где ключ», не «соскучился». А сразу:
— Ты не имела права приглашать посторонних. Мама в шоке. Её тут чуть не инфаркт хватил.
— А меня хватило три месяца назад. Только ты тогда музыку громче сделал.
— Это не разговор. Это… саботаж! Ты устроила спектакль! Пригласила своих! А мы?
— А мы, — Татьяна села на диван, — женаты. Но ты забыл, что женаты друг на друге, а не на твоей маме.
Он нервно закрыл дверь и подошёл.
— Нет. Я защищаюсь. Месть — это если бы я пригласила её врагов. А так — просто родственники. С детьми. Мирные, крикливые, но не лезут в мой шкаф и не просят глицин.
— Ты не видишь, что творишь? Мама… она плачет! Она говорила, что ты ведёшь себя как хозяйка положения!
— Потому что я и есть хозяйка положения. Или ты правда считаешь, что этот дом — наш? Тогда почему ключи от него у твоей мамы, а не у меня?
— Потому что ты не даёшь быть семьёй. Ты строишь стены, а не мосты!
— А твоя мама их сносит. Бульдозером. Он сорвался.
— Ты злая. Эгоистка. Ты загоняешь себя в угол, как старая кошка, и ждёшь, что все будут тебя жалеть!
— А ты — тряпка. Тряпка с функцией «передай, что сказала мама». И я устала жить с чьим-то рупором.
— Знаешь что? Ты в этом доме — временная. А мама — навсегда. Она родила меня!
— Ну иди и живи в утробе обратно, Денис! Там, может, уютнее! Он ушёл. С хлопком двери и гневным сообщением:
Ты сломала семью. Готовься к последствиям. В ту ночь Татьяна не спала.
Светлана, не говоря ни слова, принесла ей чай с ромашкой.
— Что теперь? — тихо спросила она.
Татьяна долго молчала. Потом ответила:
— Теперь я строю не стены. Теперь я меняю замки. А внизу, в гостиной, Надежда Викторовна тихо собирала свои вещи. Но оставила пакет с пустыми банками на подоконнике. Как маяк. Как послание. Как вызов.
Дом был тих. Настороженно-тихий. Как перед бурей.
Светлана с детьми уехала утром — «в город, к бабушке», как дипломатичный шаг. Ни одной лишней фразы, ни вздоха. Оставила на кухне записку: «Ты держись. Он не стоит твоих обоев». На столе — обломанный гренок и полбанки варенья. Клубничного. Надежда Викторовна терпеть не могла клубнику. Аллергия, знаете ли. Детская.
Татьяна сидела на веранде, укутавшись в серый плед. Руки дрожали — то ли от утреннего холода, то ли от напряжения последних дней. Телефон молчал. Со вчерашнего скандала — тишина. Даже мать Дениса не строчила злобные смс, как раньше. Это пугало больше всего.
Когда калитка скрипнула, Татьяна уже знала — это не ветер.
