— Это, кстати, нормальная практика — мама летом поживёт у нас. В деревне скучно, а тут и воздух, и внуки рядом, — Денис сказал это так, словно объявил о том, что заказал роллы с доставкой.
Татьяна поставила кружку на стол с таким звуком, что чай плеснулся на крышку ноутбука.
— Какие внуки, Денис? У нас с тобой ни детей, ни кур, ни канареек. Дом не «у нас», а у меня. Я его восстанавливала три года. И давай уж начистоту — ты просто боишься сказать маме «нет».
Он опустил глаза на экран телефона. Щёлкнул пальцем, будто муху согнал.
— Ты вечно всё усложняешь. Надежда Викторовна всего на лето. Всего! Это три месяца, Тань. Не три года. Мама привыкла быть в центре событий.
— Ага, в центре чужого дома. Я вот тоже привыкла. К тишине, к личному туалету, к тому, что никто не шаркает тапками под дверью спальни в семь утра, бубня молитвы о проклятых молодожёнах.
— Не преувеличивай, — буркнул он. — Она не бубнит. Она молится. За нас. Хоть кто-то…
— Ясно, — Татьяна встала, натянула худи и отошла к окну. — Скажи честно, ты в сговоре с ней? Она что, пообещала тебе в наследство дачу в Анапке, если ты пропишешь её в спальне вместо меня?
Он вздохнул, потёр лоб.
— Тань, ты всё сводишь к драме. Маме скучно. Она хочет быть с семьёй. Неужели тебе жалко?
Она медленно повернулась. Голос стал ледяным:
— А тебе не жалко меня?
На секунду повисло напряжение, как после удара вилкой по фарфору. Он смотрел на неё, будто увидел впервые. Как будто вдруг заметил, что у неё тёмные круги под глазами, серая от усталости кожа, и что она не красилась третий день.
— Ты вечно уставшая. Что ты всё время делаешь?
— Я работаю, Денис. На свой магазин. Чтобы оплатить интернет, в котором твоя мама будет крутить свои «Фазенды» и заказывать наволочки по скидке.
— Вот, началось. Магазин, магазин… Ты даже ночью планшет не выпускаешь. Как будто боишься остаться без него. А со мной — легко.
Она улыбнулась. Улыбка вышла усталой.
— Потому что с планшетом я хотя бы знаю: он не сдаст меня в аренду своей мамочке на лето. Через два дня Надежда Викторовна позвонила. Не спросила, а сообщила:
— Танюша, я 12-го приеду. Надолго, да. И постельное пусть будет белое, я не переношу этот ваш тёплый персик. Мужчины любят чистое бельё, ты ведь знаешь. И побольше фруктов. Мне нельзя кислое.
Татьяна слушала молча. Затем положила трубку. Без единого слова. Потом аккуратно, как хирурги под микроскопом, сняла ногтем бирку с новой подушки и прошептала:
— А у меня — нельзя вторжение. Она попыталась обсудить всё ещё раз. Как взрослые люди. После ужина, за вином. Вино не помогло.
— Я не хочу ссориться, Денис. Но если твоя мама приедет — я уеду.
Он отложил бокал. Глянул на неё как-то снизу вверх, будто ей сто пятьдесят лет, а он — её школьник с дневником.
— Да у тебя просто аллергия на маму. Ты ж сама без семьи росла, тебе не понять…
И тут Татьяна замерла.
Слова повисли в воздухе, как плесень. Её передёрнуло. Она медленно встала, подошла к двери, не оборачиваясь.
