— Ты плохая жена! — прошипел Максим, вращаясь по кухне, как раненый гусь. — И ужасная невестка! Моя мама вчера ушла в слезах!
Карина стояла у раковины, словно актриса в замершем кадре. Вода капала с рук, струилась по фартуку, по запястью, будто слёзы какого-нибудь итальянского синьора, несправедливо обвинённого в любви к чужой жене.
— Что случилось? — спросила она с тем самым удивлением, которое бывает у людей, внезапно обнаруживших, что их обвиняют в краже, хотя они просто держали дверь вежливо.
— Ты не отдала ей брошку! — голос Максима сорвался вверх, в фальцет — как будто дело касалось завещания дома в Комо.
Карина, все ещё мокрая, повернулась медленно, будто вода мешала поворачиваться. Точно знала — сейчас начнётся.
— Какую брошку? — спросила она. — Максим, у нас вчера вообще был разговор о капусте и соседке с третьего этажа, которая снова завела йоркширского терьера. Про брошку ни слова.
— Она сказала, что брошка красивая! — рявкнул он, как прокурор в сериале. — А ты не поняла намёк!
— Намёк? — Карина хмыкнула. — Прости, но я не Фрейд. Если бы твоя мама сказала, что у нас вкусная еда, мне что, выносить холодильник?
Он закатил глаза так, будто собирался посмотреть, нет ли на потолке инструкций по обращению с женой.
— Хорошая невестка понимает такие вещи, — назидательно заявил Максим. — А ты… ты ни фига не чувствуешь.
Карина вытерла руки, смахнула со стола старый номер «Домашнего очага» и вышла из кухни.
Прошло десять минут. Максим хлопнул дверью. Она не побежала за ним. Не потому, что была гордая. А потому что у неё наконец-то сварился кофе, а кофе — дело святое.
Весь день на работе Карина крутила в голове утреннюю сцену. Нет, она не рыдала в туалете, как героини мелодрам. Просто с каждым часом у неё росло чувство — не злости даже, а какой-то усталости. Как будто она всё время отыгрывает роль в плохом спектакле, где зрители — семья мужа, а режиссёр — его мама, и у всех давно написаны реплики, кроме неё.
На обратном пути домой она, как наивная студентка, что верит в пересдачу, купила торт. С вишней. Максим любил с вишней. Может, если поставить на стол правильный торт, жизнь тоже станет правильной?
Когда она поднялась на четвёртый этаж, её насторожила тишина. Точнее, отсутствие её. За дверью было людно. Как в банке по субботам: шёпот, смех, голос Галины Петровны, и, конечно, ненавистная фраза:
— Как раз вовремя! Поставь чай!
Карина, как робот с заевшей прошивкой, вошла в квартиру и увидела целую экспозицию родни: свёкор в своём обычном костюме с запахом нафталина, Лена — с лицом, будто она невестка, а не Карина, Денис, как всегда, с видом заговорщика, и Виктор — муж Лены, который молчал из принципа, что слово — серебро, а молчание — свобода от скандалов.
— Ты где шлялась? — спросила Лена, словно Карина была школьницей, задержавшейся после уроков.
— На работе, — спокойно ответила она, ставя торт на стол, как флаг поражения.
— Работа, работа… — покачала головой Лена. — А семья?
Начался парад замечаний. Галина Петровна водила пальцем по полке, как следователь в поисках улик.
— Пыль, — констатировала она. — А я тебе говорила вчера: чистота — лицо женщины.
