Кухня Анны Петровны дышала тишиной и запахом старости – пыль на выцветших занавесках, легкий аромат лекарств из аптечки на полке, и тот особый, неуловимый запах одиночества, который впитывается в стены годами. Обои, когда-то веселенькие, в мелкий цветочек, пожухли и поблекли, как некогда яркие воспоминания. Сердце дома и правда билось еле слышно, как старое, уставшее сердце самой Анны Петровны.
Пенсия утекала сквозь пальцы, как вода – жидкая, неуловимая, не задерживаясь надолго. Цены в магазинах скакали, словно бешеные кони, обгоняя ее скромные доходы, а болячки липли, словно репейник, цепляясь за каждый год, за каждую морщинку. Вот и пришлось Анне Петровне, скрепя сердце, позвонить дочери. Переступить через колючую гордость, как через куст шиповника.
Ира взяла трубку, будто делая одолжение – после пятого гудка. В голосе плескалась обычная городская суета, как плеск волн о борт вечно спешащего корабля. Вся в делах, вся в заботах, словно жила на бегу, боясь опоздать на самое главное – саму жизнь.
– Ирочка, здравствуй, это мама, – начала Анна Петровна, голосом робким, как первый подснежник весной.
– Мам? Привет. У меня сейчас совещание начнется, ты быстро? – Деловой, сухой тон, словно между ними не материнская любовь, а деловой контракт.
Анна Петровна тяжело вздохнула. Быстро не получится никогда. Между ними всегда было как-то “не быстро”, “не гладко”, словно разговор вели через толстое стекло непонимания.
– Ир, мне бы поговорить… Дело небольшое, но важное, – мялась она, словно искала нужную отмычку к замку дочериного сердца. Как объяснить успешной дочери, что мать на склоне лет оказалась у разбитого корыта финансовых возможностей? Словно с разных планет смотрят на мир.
– Мам, ну давай, только по существу, время – золото, – прозвучал в трубке голос дочери, жесткий, как камень. Анна Петровна поежилась, словно озябла под его холодным ветром.
– Понимаешь, Ирочка… с деньгами совсем в обрез стало… Пенсии только-только на лекарства хватает, да и за квартиру платить – копейки остаются… – слова выходили тяжело, как ржавые гвозди из старой доски.
В трубке зависла тяжелая, вязкая пауза. Анна Петровна замерла, как мышь перед кошкой, готовая к удару.
– А-а, опять двадцать пять, – протянула наконец Ирина. В голосе не было ни тени сочувствия, только усталая нота раздражения, словно она уже слышала это десятки раз. – Денег опять надо?
– Ну, Ирочка, я бы не стала звонить, если бы совсем прижало… – попыталась оправдаться мать, словно виноватая школьница.
