Звон хрустальных бокалов, смех, запах дорогих духов. Ресторан «Империя» сиял позолотой и напудренными улыбками. Свекровь, Людмила Петровна, в платье с вышитыми жемчугом воротничком, принимала поздравления. 45 лет — не юбилей, но повод собрать «самых близких».
Алина поправила прядь волос, в сотый раз проверяя, не размазалась ли помада. Черное платье, подаренное мужем на прошлый Новый год, внезапно казалось ей тесным.
— Ты чего тут торчишь? — голос Дмитрия прозвучал у самого уха, резко, как удар ножом. — Я же сказал: тебе тут делать нечего.
Она обернулась. Он стоял, скрестив руки, в идеально отглаженном костюме. Как всегда — безупречен. Как всегда — холоден.
— Но это же юбилей мамы… — Алина сглотнула ком в горле.
— Мамы. Моей мамы. — Он приблизился, и запах его одеколона, дорогой, древесный, ударил в нос. — Тут только свои. Родня. А ты… — Его глаза скользнули по её лицу, будто оценивая товар. — Ты ведь даже фамилию мою носишь временно.
Тишина. Несмотря на шум зала, в их углу вдруг стало тихо, как в склепе. Алина почувствовала, как дрожат её пальцы. Три года брака. Три года попыток вписаться в их «идеальную» семью.
— Дмитрий, это же просто ужин… — её голос предательски задрожал.
— Ужин для родных. А ты — не родня. — Он повернулся к столу, где Людмила Петровна, поймав взгляд невестки, едва заметно улыбнулась. Улыбка кошки, слизавшей сливки.
Алина оглядела зал. Двоюродные тети, племянники, друзья детства свекрови — все смотрели на неё с любопытством хищников, учуявших слабость. И тогда она поняла: это спектакль. Её унижение — часть сценария.
— Иди домой, — прошипел Дмитрий, незаметно для остальных, но тут тетя Марина, с лицом, на котором ботокс боролся с эмоциями, протянула руку:
— Алиночка, что стоишь на холоде? Иди к нам, Дима же шутит!
«Шутит». Слово повисло в воздухе, липкое, как конфета в волосах. Дмитрий сжал её локоть так, сильно, что ей стало очень больно.
— Конечно, шучу, — засмеялся он, неестественно громко. — Мы же не можем без нашей Алины!
— Садись рядом со мной, солнышко, — Дмитрий усадил её между собой и Людмилой Петровной. Его ладонь легла на её колено, большой палец впился в кожу сквозь ткань платья. — Ты же замерзла, да? — Он наклонился, будто чтобы поцеловать висок, но губы коснулись уха: — Сиди смирно, а то завтра узнаешь, что такое настоящий холод.
