Вечером Сергей встретил её у двери с перекошенной улыбкой и подгоревшим супом:
— Вижу, — Катя сняла туфли, избегая объятий. — Завтра мой выходной. И нет, гостей не будет. Ты будешь убирать. А я — отдыхать.
Сергей стоял в дверях спальни, зажав в руках чашку чая, которая уже давно остыла. Катя сидела на краю кровати, её пальцы нервно перебирали край одеяла — тот самый, с вышитыми ромашками, которое они купили вместе в первые месяцы свадьбы. Тогда он обещал, что ромашки будут напоминать ей о лете даже в самые холодные дни. Теперь же они казались немым укором.
— Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя служанкой, — начал он, запинаясь. Голос звучал чужим, будто слова застряли где-то между горлом и грудью. — Просто… я думал, ты любишь готовить. Ты всегда так здорово…
— Люблю, когда есть выбор, — Катя прервала его, не поднимая глаз. — А не когда это становится обязанностью. Ты даже посуду за собой не моешь. Или думаешь, крошки сами исчезают?
Он потупился, вспомнив, как вчера размазал варенье по столу, оставив липкое пятно. «Катя потом протёрла», — мелькнуло в голове.
— И эта квартира… — её голос дрогнул, — моя. Ты переехал сюда, потому что твоя студия была «слишком тесной». А теперь ведёшь себя, будто тут твой дворец, а я — прислуга.
Сергей поставил чашку на тумбочку, чувствуя, как гнев подступает — не к ней, а к самому себе. К своей слепоте.
— Хорошо, — выдохнул он. — Что я могу сделать? Прямо сейчас.
Катя наконец посмотрела на него. В её глазах не было ни злости, ни усталости — только холодная ясность.
— Начни с малого. Поменяй мешок в пылесосе. Постирай свои носки. Спроси, чем помочь, вместо того чтобы ждать указаний.
Он кивнул, как школьник, получивший задание. Но когда через час он попытался включить стиральную машину, она взбунтовалась: гудела, мигала красным.
— Ты засыпал слишком много порошка, — Катя наблюдала за ним с порога ванной, скрестив руки. В уголках её губ дрогнуло что-то, похожее на улыбку.
— Я же нажал «быструю стирку»! — оправдывался Сергей.
— И забыл вынуть мелочь из карманов, — она протянула ему мокрую монету. — Это твои пять копеек на мнение.
Он рассмеялся. Неожиданно, глупо, заливисто. И вдруг Катя присоединилась — тихим, едва слышным смешком, который вырвался вопреки её воле.
— Ладно, — она взяла порошок, — сегодня я покажу. А завтра — ты сам.
На следующее утро Сергей разбудил её запахом горелого тоста. На столе красовались криво нарезанный сыр, кофе с пенкой (он гуглил «капучино без кофемашины») и записка: «Гостей не будет. Вечером — кино и твоя любимая пицца. Я закажу. Сам.»
Катя прикусила губу, чтобы не улыбнуться. Прогресс? Едва заметный. Но когда вечером он, путаясь в проводах, подключил проектор, а пиццу пришлось доедать холодной.
