— Лена… ну ты же взрослая женщина, умная, красивая. Неужели ты готова всё вот так взять и разрушить? — Светлана Игоревна сидела на краю кухонного стула, положив руки на колени, будто пришла в гости, а не влезать в чужую боль.
Лена молчала. Стояла у окна с чашкой недопитого чая. Он остыл, как и всё внутри. Остывал давно. Измена была не единственным ударом. Она стала последней каплей.
— Я не разрушала, — тихо ответила Лена. — Я просто больше не хочу строить.
— Да Господи, ну кто сейчас не изменяет? Мужики… они же как дети. Ну, оступился, с кем не бывает? Главное — домой же пришёл, не ушёл никуда. Это о чём-то говорит.
Лена повернулась. Смотрела на свекровь с удивлением и какой-то усталой злостью, которая накапливалась годами, слоями. Вот она, кульминация.
— Простите, Светлана Игоревна, но у нас с вами очень разное понимание, что такое «оступился». Это не поцарапать чужую машину. Это лечь в постель с другой женщиной. Это врать, выкручиваться, целоваться утром со мной, а вечером ехать к ней.
— Леночка… — начала свекровь, но невестка подняла руку.
— Нет, я правда вас выслушала. Теперь послушайте вы. Если вы смогли простить мужу подобное, если вы научились жить, закрывая глаза — это ваше право. Но не навязывайте мне вашу модель. Я не вы. Я не собираюсь молчать и терпеть ради «общей картинки».
Светлана Игоревна сжала губы. Видно, ей было неудобно. Но скорее от того, что разговор не пошёл в привычную сторону — там, где старший диктует, младший поддакивает.
