Мама вспыхнула. — Ты опять считаешь, что я тебя не любила?
— Я считаю, что ты меня использовала.
— Как ты смеешь?! Я всё отдала ради вас!
Молчание было тяжёлым, как грех.
А потом мама прошептала: — Ты думаешь, я не хотела тебя любить?.. Ты была такая взрослая. Такая правильная. Я не знала, как с тобой быть. А Настя… Настя плакала, лезла на руки, скулила… Её проще было обнять.
Ира села рядом. Посмотрела на неё — не как на врага. Как на женщину. Уставшую. Ошибающуюся. Одинокую.
— Мам… Мне было страшно. Всё детство. Потому что я была рядом, но — невидимой. А теперь я взрослая. И у меня есть право выбирать, где и с кем быть. Я помогу Насте. Потому что я — не ты. Но потом я уйду. Навсегда.
— Ты хочешь вычеркнуть нас?
— Нет. Я хочу вычеркнуть тебя из себя. Чтобы впервые — пожить своей жизнью.
Настя выздоровела через три дня.
Когда Ира собирала вещи, Настя подошла. Тихо. Без надменности, без вечного превосходства в голосе. Просто — как сестра.
— Спасибо, что приехала.
— Не за спасибо. Просто — потому что могла.
— А ты ведь не простила нас, да?
— Нет. Но я больше не жду, чтобы вы меня поняли.
— Тогда зачем осталась?
Поезд тронулся мягко, почти беззвучно. Ира смотрела в окно. Там был дождь. И улицы. И чьи-то огоньки. И дорога вперёд.
В кармане вибрировал телефон. Мама писала:
«Ты всё равно моя девочка. Я скучаю. Вернись когда-нибудь…»
Ира стёрла сообщение. И — впервые — не почувствовала вины.
А где-то в глубине души, в той части, что помнит всё до последней слезы, тихо — почти неуловимо — зазвучал голос:
«Ты дома. В себе. И никто больше не отнимет это место».
