— Вы просто посмотрите на эту машину! Это не авто, это зверь среди четырёхколесных! — облизнулся продавец, как будто не машину, а вкуснейший десерт презентовал. — Японец. Полный фарш. Это не транспорт. Это — образ жизни без преувеличения.
Лена стояла рядом. Рукой провела по капоту, как по щеке кого-то дорогого.
Она не слушала его. Она вспоминала. Три года: без ресторанов, без отпусков, без «а мне пофиг — беру». Три года — как швейная машинка: работа-дом-дочь. Копить. Считать. Отказывать себе во всём, вплоть до латте перед работой. Каждая тысяча — как кирпич. Вот она, крыша. Её крыша. Её машина. Её право.
Она выдохнула. Пахло кожей. Новизной. Свободой.
— А багажник, да, хороший? — пробормотал Паша. — Мамке как раз: рассаду возить, банки с огурцами. Помидоры. У неё же спина. Ты же понимаешь.
Лена не моргнула. Ни звука. Потом медленно повернулась к нему.
— Паш. А с чего ты вообще решил, что ты — или твоя мама — будете ездить на моей машине?
Пауза. Секунда. В зале повис воздух.
— В смысле? — он удивился не на шутку. — Мы ж семья! Общая машина — общие дела. Ну что ты опять…
— Нет, не «опять». Сейчас — вслух, при всех. Это. Моя. Машина. Я на неё копила. Я на неё работала. Я её купила. И да, в ней не будет ни рассады, ни ящиков, ни твоей мамы. Максимум — мой плейлист и мои маршруты.
Продавец застыл. Рядом двое покупателей притихли.
Паша покраснел. Лицо — как кипятком облили.
— Ты серьёзно сейчас? При людях?
— Именно. Чтобы ты запомнил.
Она повернулась к менеджеру:
— Оформляем. На меня. В страховке — только я.
Домой ехали в старом Пашином седане. Пыльный, как изношенная надежда. Он молчал, вцепившись в руль. Белые костяшки пальцев. Жевал губу.
— Ты гордишься, да? — рявкнул он вдруг. — На публику меня унизила.
Лена даже не посмотрела.
— Я просто вернула себе право. На своё.
— Это эгоизм, Лена. Мы — семья. А ты — в одиночку. Это предательство. Мамке тяжело, она пожилая. У тебя вообще совесть есть?
