— А ты — сдаёшь. Потихоньку. Без шума. Так удобно. Только знаешь, что, Станислав? Ты тут гость. Как и она.
Он замолчал. Долго смотрел в свой телефон. Как будто там была кнопка «отменить мать».
На утро Валентина Ивановна достала из сумки конверт.
— Вот. Ксерокопии. На всякий случай. А то ты, Риточка, не в курсе: с браком квартира уже делится. Половина — его. Ну и моя, выходит. Через него.
— Ну а что? Просто чтобы ты не зазнавалась. Живи себе, никто не гонит. Но не одна ты тут хозяйка.
Станислав заёрзал между ними, как первоклашка между мамой и учительницей.
— Мам, ну не надо… Это лишнее.
— Ты как тряпка! Я тебя вырастила, с жён отбивала, а ты теперь слово матери боишься сказать!
— И сейчас пытаешься снова мне памперс надеть! — неожиданно взорвался он.
Маргарита с удивлением посмотрела на него. И вдруг впервые за последние дни почувствовала: вот он, её мужчина. С опозданием, но пришёл.
Сумки Валентины Ивановны стояли у двери. В квартире пахло котлетами и таблетками.
— Смотри, Риточка… как бы он тебя не выкинул потом. Я-то хотя бы рожала.
— А я хотя бы не претендую на чужое жильё, — спокойно сказала Маргарита.
Дверь хлопнула. Зеркало в прихожей дрогнуло.
Станислав стоял у стены, будто его туда прибили.
Маргарита обняла его. Тихо, коротко. Потом отошла и сказала почти шёпотом:
— Купи себе, наконец, зубную щётку. Я устала делиться.
— А может, мне просто выписаться?
— Пока — нет. Но теперь ты хотя бы знаешь, где чья территория.
Фиалка на подоконнике склонилась к солнцу. Словно услышала.
С тех пор, как Валентина Ивановна покинула их дом — шумно, обиженно, с характерной паузой в дверях — прошёл двадцать один день. Ровно. Потому что на двадцать второй Маргарита купила новую вешалку в коридор, вымыла окна снаружи и без особых сожалений выбросила фиалку, которая, по правде сказать, уже давно чахла.
Она сидела утром на кухне, босиком, в халате, с тарелкой оладий — и вдруг поняла: никто больше не дышит ей в затылок. Не пахнет наваристым недовольством, не оценивает её способ жарки. Никаких «А у нас в деревне…», никаких фраз с многоточием, которые больше похожи на угрозу.
Тишина. Простая, женская. Как когда дети наконец уснули.
Но, как это бывает в жизни, когда расслабляешь плечи — и прилетает сзади.
— Ты что, замки поменяла? — спросил Станислав, снимая ботинки и не глядя в глаза.
— Поменяла, — сказала Маргарита, не отрываясь от ноутбука. — Я почитала. Если человек с ключами от твоей квартиры ходит по ней, как по вокзалу — это не семья. Это нервное расстройство.
Он хмыкнул. Куртку бросил на стул. Куртка скатилась на пол, и он тут же поднял её, как ученик, пойманный на шалости.
Он и правда больше не спорил. И стал ходить потише, даже балкон вымыл, хотя три года делал вид, что его не существует. Один раз пробормотал: спасибо, что меня тогда не вытурила вместе с ней. И это уже было почти похоже на заботу. Даже на любовь. Почти.
Но суббота снова всё расставила по местам.
Маргарита открыла дверь — с чашкой кофе в руке, в махровом халате, с мокрыми волосами и редким чувством уверенности, что она дома.
На пороге стояла Валентина Ивановна. В руках — пластиковый пакет с чем-то сладким, самодельным, кое-как затянутым пищевой плёнкой. И выражением лица, как у доярки, которая пришла на собрание акционеров.
— Ну вот и я, — сказала она бодро, словно её тут не просто ждали, а записывали в очередь.
— А я, знаете, такие сюрпризы только в “Пятёрочке” по скидке люблю, — ответила Маргарита и даже не пошевелилась.
