— Я по-хорошему. Мы ж теперь почти родня. А родня — это без замков.
— Родня — это когда никто не трогает твою зубную щётку, — спокойно сказала Маргарита. — А так — проходите, если Станислав вас пустит.
— Он вообще-то здесь прописан! — рявкнула Валентина и пошарила в пакете. Достала бумагу. Протянула, будто лекарство.
Маргарита взяла. Глянула. И в животе что-то медленно опустилось, как мокрое полотенце в тазу.
ИСКОВОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ. О разделе совместно нажитого имущества. Подано от имени Станислава Валерьевича.
— Это что, анекдот такой? — спросила она, уже зная, что нет.
— Он не знал. Это я подала. От его имени. Я мать. Я могу. А ты — жена. Значит, по закону — половина его. А он — мой сын. Так что, по сути, мы теперь всё делим вместе.
— Вы Конституцию вообще когда-нибудь открывали? Или у вас все знания из брошюрки «Здоровье плюс»?
— Не дерзи, девочка. Я тебя по возрасту переживу.
Когда Станислав вернулся, в квартире стоял запах гари и ванили. Посреди стола — сгоревший торт, покрытый кремом и слезами, точь-в-точь как в плохом сне.
— Ты его ела? — спросил он, и это было единственное, что он нашёл в себе сказать.
— Ела. Это был акт протеста. Сперва сожгла, потом спасла, потом съела. Мне полегчало.
— А повестка — это что?
— Это твоя мама решила, что ты хочешь отжать у меня квартиру. Ты просто об этом не знал.
Он побледнел. Потом вспыхнул. Потом снова сел, как будто ноги ему больше не нужны.
— Вот, да. Именно так я и сказала. Только без запинки.
Они сидели рядом. Он с рюмкой, она с бутылкой воды. Без слов. Как вдвоём пережившие пожар.
— Я не знал. Честно. Она сказала, это “на всякий случай”. Я подписал — ну просто, чтоб отстала. Я не думал, что она правда…
— Вот в этом ты и ошибся. Ты вообще редко думаешь. Особенно, когда мама рядом.
— Я что, должен был её в деревне запереть?
Он замолчал. А потом ещё тише добавил:
— Я между двух огней. Ты — моя жена. Она — моя мать. Я не могу выбирать.
— Можешь. Просто ты боишься.
Маргарита ушла. Ненадолго. К подруге. Станислав писал, звонил, клялся. Прислал фотографию: заявление об отказе от иска. Печать. Подпись. Дата. Всё как положено.
Она вернулась. Он встретил её с мусорным пакетом и цветами. Сказал:
— Маме сказал: ещё раз — и я не сын. Отказ в суд отправил. Хочешь — покажу.
— Нет. Но устала. Пока пусть будет “верю”.
Они обнялись. Просто. Как люди, которым больше нечего сказать.
Через три дня Маргарита решила разобрать ящики. Нашла его бумажник. Случайно. Случайно — как всегда.
В бумажнике — оригинал иска. С подписью. С отметкой о подаче. С датой — задолго до всей этой их «разговорной терапии».
Он не отзывал ничего. Не решал. Просто снова соврал. С той же лёгкостью, с какой когда-то говорил: задержался, не пил, она сама пришла.
Маргарита положила документ на стол. Села рядом. И впервые за долгое время заплакала — не от злости, не от усталости, а от ясности.
Он здесь не жил. Он просто временно находился. С ключами. И — с планом.
На экране телефона мигало сообщение: «Мам, всё нормально. Она ни о чём не догадывается. Дальше сам разрулю. Главное — не лезь пока.»
Маргарита выключила телефон. Потом — чайник. Потом — свет в коридоре. Собрала документы.
И пошла покупать новую дверь. С одним замком. Под один ключ. Свой.
