Маргарита никогда не мечтала о свадьбе. Как-то мимо неё прошли и белое платье, и фата, и голуби, которых выпускают на фоне облезлого ЗАГСа. С юности у неё была другая мечта — свой угол. Не с гардинами и шкафом-купе, а просто — место, где никто не топчется рядом. Где балкон открывается на небо, а не в кухонное окно соседей. Где тараканы, если и водятся, то строго за плинтусом. И ключ — только у неё.
К тридцати двум годам Маргарита сдалась. Из-под матраса вытащила заначки, из банка — две страховки, с ума — здравый смысл, и купила крошечную, но свою однушку в пятиэтажке. Панельной. С бетонными стенами, по которым не пробиваются чужие ссоры. Метро рядом, магазин через дорогу, сантехника хромает, но руки у неё откуда надо, и уже на следующий день в ванной появилась весёлая занавеска с уточками.
— Вот теперь и начну жить по-человечески, — сказала она себе и поставила на подоконник фиалку. Живую, с магазинами такую не сравнишь. На второй месяц на ней завелась тля, а на третий — Станислав.
Станислав был как вода комнатной температуры. Инженер, сорока лет, тихий, вежливый, с одной сумкой, ключами от старенькой «десятки» и чем-то вроде надежды в глазах. «Всё будет иначе», — говорил он себе. И Маргарите. И даже коту, которого они не завели.
Он называл Маргариту самостоятельной и неистеричной, и это ему, видимо, очень нравилось. Только он не понимал, что её самостоятельность — это не характер. Это — привычка. Укоренившаяся. Такая же, как наливать себе кофе строго в восемь двадцать, мыть раковину после каждого ужина и хранить документы в папке, на которой написано «НИКОГДА НЕ ТРОГАТЬ».
Поначалу всё было даже слишком хорошо.
А потом приехала Валентина Ивановна.
— Ну, я ненадолго! Просто посмотреть, как вы тут. Не запустили, не развели бардак? — бодро сказала она, волоча за собой два пакета из «Магнита».
Маргарита улыбнулась. Тогда она ещё не знала, что «ненадолго» — это такая форма жизни. Срок которой устанавливает не время, а терпение.
Валентину Ивановну пригласил сам Станислав. «Погостить, сменить обстановку, отдохнуть от деревни», — бубнил он, будто извиняясь. Велотренажёр отправился в коридор, бельё — на кухню, а мама — в комнату, где когда-то Маргарита мечтала поставить книжный шкаф.
— Плиту бы вам сменить. Это что — чечевица? А чего такая жидкая?
— Это крем-суп, — спокойно сказала Маргарита и налила себе кофе.
— А по мне, так щи — лучшее средство от хандры. Ты, девочка, подумай: мужчине надо поесть нормально.
— Я не девочка. И он сам решает, что ему есть, — ответила Маргарита, не повышая голоса.
Вечером Маргарита легла в постель и долго смотрела в потолок.
— Слушай, нам бы сроки определить. Я понимаю: мама, здоровье. Но я тут живу. Это — мой дом. Я хочу тишины.
— Рит, ну она же не навсегда. И не вредничай, а? Мамка добрая, просто у неё язык острый. Она ж не со зла. Да и не лезет она никуда.
Маргарита встала. Подошла к окну.
Тринадцатый этаж. Асфальт мокрый, отражает свет фонаря. Такая тишина, что даже холодильник будто притих.
— Она вынесла в коридор мой коврик. Сказала, что от него пахнет подмышками. А ты говоришь — не лезет?
— Может, ей пройти мешал…
— А может, ты просто боишься ей сказать правду?
— Рит, ты всё преувеличиваешь…
