Сколько Татьяна себя помнит, она всегда жила вдвоем с матерью.
Про отца девочка никогда не спрашивала, а когда спросила, ей было уже семнадцать лет.
Елена не стала скрывать:
– Твой отец бросил меня, как только узнал про беременность, – немного смущаясь сказала она.
– Брось, мам, не расстраивайся. Это я так спросила.
– Ничего, дочка, пора тебе уже знать правду.
– А где твоя семья? Почему у меня нет и не было дедушки, бабушки?
– Давай потом об этом поговорим, – в очередной раз уклонилась от ответа мама, – я обязательно тебе все расскажу.
Но сколько ни пыталась Таня получить ответ на, казалось бы, простой вопрос, разговор на эту тему не клеился.
И только через годы от близкой маминой подруги Таня узнала, что бабушка, мать Елены, выгнала беременную дочь из дома.
Тогда семья мамы жила в поселке, где по местным меркам забеременеть до свадьбы – это был даже не грех, а самое настоящее преступление. Вот строгая мать и выставила дочь за дверь.
Беременная девушка оказалась совсем одна, но она не сдалась, не опустила руки.
Уехала в большой город, устроилась на работу, словом –
выкарабкалась. Сама. Помощи у родителей ни разу не попросила.
В ее жизни появлялись мужчины, но ни одного из них Елена не привела в дом на длительное время: только в гости. (продолжение в статье)
Ключ в замке повернулся с тем же сухим, усталым щелчком, что и вчера, и год, и десять лет назад. Марина шагнула в полумрак прихожей, машинально поставив на пол тяжелую сумку с продуктами. Среда, половина седьмого. Время ужина, время вечерних новостей по телевизору, время привычного молчания вдвоем. Но что-то было не так. Воздух в квартире, всегда пахнущий пыльными книгами и слабым ароматом Бориных сигарет, сегодня был другим. Стерильным, вычищенным, чужим. И у самой двери, там, где обычно стояла только старая рогожка для обуви, громоздились они. Два пузатых чемодана из кожзаменителя, купленные еще к Олимпиаде-80 для поездки в Юрмалу, и несколько картонных коробок, перевязанных бечевкой.
Марина замерла, не снимая плаща. Сердце не ухнуло вниз, не забилось панически. Оно просто остановилось. Словно кто-то нажал на паузу, и весь мир застыл в этой нелепой, вымороченной тишине. Она медленно, как во сне, подошла ближе. На верхней коробке, стянутой бечевой крест-накрест, лежал ее любимый кашемировый палантин, тот самый, что привез ей сын Денис из командировки в Оренбург. Из-под него выглядывал уголок альбома с марками, который она собирала с детства. Марина опустилась на колени прямо на холодный линолеум, пальцы сами потянулись к коробкам. В одной, открытой, лежали ее книги. Не все, только самые любимые: зачитанный томик Цветаевой, подаренный мамой, полное собрание Бунина, несколько современных романов, которые она читала по ночам с фонариком, чтобы не будить Бориса. В другой коробке, обложенные старыми газетами, теснились ее фарфоровые кошки. Целая коллекция, которую она собирала по блошиным рынкам и антикварным лавкам. Каждая со своей историей. Вот эту, сиамскую, с отколотым ухом, они с Борисом купили в Угличе в первый год после свадьбы. А вот этого рыжего толстяка она нашла в Самаре, когда ездила на конференцию по архивному делу.
Она подняла голову и обвела взглядом прихожую. Все было на своих местах: его пальто на вешалке, его зонт-трость в углу, его начищенные до блеска ботинки. Исчезли только ее вещи. Ее старенькие туфли, ее демисезонная куртка, ее зеркальце на полочке. Словно ее аккуратно, хирургически вырезали из этой квартиры, из этой жизни.
И тогда она встала. Ноги были ватными, но держали. Не заглядывая в комнаты, она прошла на кухню. Там, на идеально вымытом столе, стояла початая пачка дорогого зеленого чая с османтусом, который она терпеть не могла за приторный запах. Рядом — две одинаковые чашки из тонкого фарфора. Не из их старого сервиза, а новые, чужие. И на спинке стула, где обычно висело ее кухонное полотенце, был небрежно брошен тонкий шелковый шарфик с ярким, кричащим узором. Марина подошла, взяла его двумя пальцами. От шарфа пахло незнакомыми духами — резко, сладко, молодо.
Она не закричала. Не заплакала. Просто стояла посреди своей — уже не своей — кухни, держа в руках этот цветастый клочок чужой жизни, и в голове билась одна-единственная, оглушительно ясная мысль: «Тридцать два года. Тридцать два года закончились вот так. Чаем с османтусом и чемоданами у двери». Она вернулась в прихожую, села на один из чемоданов и стала ждать.
Борис появился через час. Вошел тихо, почти виновато. Увидел ее, сидящую на чемодане в неснятом плаще, и вздрогнул. На его лице, знакомом до последней морщинки у глаз, отразилась смесь страха, облегчения и какой-то брезгливой жалости. Он был в новом джемпере, который она не видела раньше, и от него тоже едва уловимо пахло теми же духами.
— Марина… — начал он, не решаясь подойти.
Она подняла на него глаза. Спокойные, сухие, до ужаса ясные. (продолжение в статье)
Когда самолет коснулся земли, Маша с облегчением выдохнула. Две недели на море прошли как один миг: солнце, безмятежные вечера, никакой суеты, никаких обязанностей. Она даже не сразу вспомнила о квартире, но стоило выйти из аэропорта и сесть в такси, как мысли переключились на реальность.
— Интересно, как там цветы? — спросила она у Игоря, лениво рассматривая капли дождя на окне.
— Мама сказала, что поливала, — ответил он, равнодушно глядя в телефон.
Маша пожала плечами. Конечно, было немного тревожно оставлять квартиру свекрови, но всего на две недели… Что могло случиться за это время?
Дверь подъезда встретила их привычным скрипом, а вот замок на входной двери — неожиданным сопротивлением.
— Странно… — Маша попробовала ключ еще раз, но он не поворачивался.
Игорь устало вздохнул и нажал на звонок. Где-то в глубине квартиры раздались шаги, затем дверь открылась, и на пороге возникла свекровь — в домашнем халате, с полотенцем на голове, будто её только что потревожили в её же доме.
— Ой, вы уже приехали? — сказала она, не двигаясь с места.
Маша нахмурилась. Она ожидала услышать что-то вроде «Как хорошо, что вы вернулись!», но вместо этого свекровь стояла так, словно визит был для неё неожиданностью.
— Ключ не подходит, — спокойно сказала Маша, протягивая связку.
— А, да, я замки сменила. Мало ли кто еще мог иметь копии, знаете, сейчас столько случаев… — свекровь отмахнулась, словно речь шла о смене занавесок.
— Ты поменяла замки в нашей квартире? — медленно повторила Маша, не веря своим ушам.
— Я же только для безопасности, — улыбнулась свекровь. — Ну, проходите, чего стоите?
Маша вошла в квартиру и застыла. Ощущение было такое, будто они зашли не домой, а в чужое жильё.
Шкаф в прихожей исчез, на его месте стоял массивный комод, которого здесь раньше не было. В коридоре появился ковер, какой-то старомодный, лохматый, как в родительской квартире Игоря. А дальше — хуже.
В гостиной переставили мебель. Их уютный серый диван теперь был покрыт вязаными салфетками, а на журнальном столике громоздились фарфоровые статуэтки. Телевизор был накрыт тканевой накидкой.
— Мам, что здесь произошло? — голос Игоря звучал неуверенно.
— Да ничего страшного! Просто немного уютнее сделала. (продолжение в статье)
