— Это что за шлёпки у нас в прихожей? — Антонина застыла на пороге, не разуваясь, и уставилась на облезлые, синие, как позапрошлогодняя краска на сарае, тапки. Не её. И точно не Серёжины.
— Мама заходила, — донёсся из кухни голос мужа. Ровный, как свежевыглаженная простыня. Ни удивления, ни смущения. Всё у него по схеме — по чьей, только, непонятно.
Антонина медленно поставила сумку, стянула куртку. Сердце стучало уже не от трёх промокших автобусных остановок и не от духоты маршрутки с хриплым радио, а от чего-то липкого, неприятного. Она слишком хорошо знала этот его спокойный тон: Сергей так говорил только тогда, когда что-то утаивал. Ну или притворялся, что ничего не происходит.
— Просто так? — она вошла на кухню. — Зашла, чаю попить, потолковать?
Сергей сидел в пижаме, хотя было ещё только семь вечера. Лицо — отстранённое, как у дворника в воскресенье. Глаза бегают, кружкой по блюдцу постукивает. Это у него такой сигнал был: сейчас совру, но аккуратно.
— Посидела, поболтали. Ты ж поздно, я не знал, когда ждать.
— Ага, — Антонина налила себе чай, заметив, что руки чуть дрожат. — А у меня сегодня совещание до девяти. На ногах весь день. Ты не спросил. Мог бы позвонить.
— Да ну, Тонь, ты сама говорила — не дёргать. Работа, так работа… — пробурчал он, не глядя.
Она села напротив, молча. Смотрела, как он изображает «домашний релакс». А у неё внутри уже тихо закипало — без всякого свистка. Она ведь знала Сергея: когда начинал юлить, за ним уже тянулся шлейф вранья.
— Слушай, Серёж, скажи прямо. Она сюда зачем ходит? Не просто же чай пить?
— Ну, а что такого? Она одна, пенсия смешная. Пришла, посидели. Сыновья ж у всех мам бывают.
— Сыновья у мам бывают, Серёж. А мамы — не в тапках посреди чужой квартиры, где вдвоём живут люди. У нас договор: никаких постоянных гостей. Особенно тех, кто чужое перебирает.
— Ты опять начинаешь. Преувеличиваешь. Мама хорошая. Просто у неё своя манера. Она хочет, чтобы у нас всё было как у людей.
— Как у людей — это когда она перекладывает моё бельё в шкафу? Или расчёски в аптечку суёт? Или зовёт меня «эта твоя», будто я у тебя по наряду?
Сергей засопел. За окном залаяла соседская собака, и это как-то подчеркнуло абсурд вечера: чужие тапки, муж в пижаме, играющий в равнодушие, и ощущение, что дом стал не совсем их.
— Ладно, не кипятись, — выдохнул он. — Она предложила… ну, идею. Про квартиру.
Повисла тишина. Слышно было, как в батареях шипит воздух.
— Мы ж копили… Вместе. Но, может, оформить жильё на маму. Временно. Она поживёт, мы ей поможем, а потом обратно перепишет.
— Не кричи. Ей было бы спокойнее. Съёмная — тяжело, соседка её, Галина, допекает…
— Скажи лучше: вы уже подписали, или ещё нет?
Он промолчал. Потёр переносицу и поднялся из-за стола.
— Поговорим потом. Я устал.
— А я, значит, свежая, как майская сирень? — хмыкнула она. — Ты решил меня кинуть, Серёж?
Он стоял, сутулясь, как школьник, забывший домашку.
— Я просто думаю о маме…
— А я тебе кто? Раздатчица из заводской столовой?
