Свекровь щёлкнула языком.
— Неблагодарная. Я сына вырастила. А ты? Готовить не умеешь. Пельмени — вонючие. Мясо — пересоленное. А дом — пустой, без занавесок, без подушек. Ни тепла, ни уюта. Женщина должна хранить очаг, а не по адвокатам бегать.
Антонина почувствовала, как что-то внутри обрывается.
— Очаг, говорите? Да я вам сейчас такой очаг устрою, что сами в нём и сгорите — вместе с вашим договором!
Она схватила любимую кружку с котиком и запустила её в стену. Котик разлетелся на мелкие осколки. На кухне повисла тишина. Даже холодильник перестал гудеть.
На пороге появился Сергей. В трусах, с растрёпанной башкой, чесал живот.
— Что здесь, чёрт возьми, происходит?
Антонина медленно повернулась.
— А вот и хозяин. Всё просто, милый. Мама у нас хозяйничает, оформляет жильё по-своему. А я тут так… воздухом подышала.
— Тонь, ты не так поняла…
— Я поняла как раз очень даже так. Только поздно.
Надежда Павловна подошла к сыну, взяла его за руку.
— Скажи ей. Всё равно уйдёт. Она не твой человек. Она против семьи. А кто против семьи — враг.
Сергей открыл рот, закрыл. Потом снова открыл:
— Может… на время разъедемся. Чтобы обдумать…
Антонина села, подперев голову рукой, и улыбнулась.
— На время? Отлично. Ты с мамой — в её коммуналку. В комнату с той самой Галиной, которая по ночам орёт в окно Пушкина. А я поживу в нашей квартире. Потому что ты, дорогой, тут не прописан. Угадаешь, кто завтра идёт в суд с заявлением на выселение?
— Нет, Серёженька. Просто прозрела. Ты ведь думал, что я безопасная. Молчаливая. Что не вижу. А я копила. Не только на квартиру — на момент, когда перестану верить. И знаешь что?
Антонина встала, подошла к двери, повернула ключ и широко распахнула.
— Вот он, момент. Выходите.
Надежда Павловна молча подняла сумку — ту самую, которую уже успела распотрошить, разложив свои свёртки по кухонным полкам.
Сергей стоял в коридоре, как школьник на линейке, с теми самыми пустыми глазами, в которых можно утонуть — и ничего не найти.
Антонина взяла с тумбы его телефон и сунула в ладонь.
— Позвони своему адвокату. Или маме. Хотя… какая разница.
Она закрыла за ними дверь. Плотно, с таким звуком, будто отсекла не только их шаги, но и целый пласт своей жизни.
Но знала — вернутся. Потому что жадность — как плесень. Можно сколько угодно драить, но если хоть кусочек остался, прорастёт снова. Значит, впереди ещё одна война. И, судя по всему, грязная.
Телефон зазвонил в восемь утра ровно. Как будто кто-то специально выбрал время, чтобы испортить ей субботу.
Антонина, едва продрав глаза, на ощупь смахнула аппарат с тумбочки.
— Это участковый Еремин, Тоня. Тут Сергей Павлович заявление написал — мол, вы его незаконно из квартиры выгнали и вещи удерживаете.
Антонина села на кровати, поправляя перекошенную футболку.
— Участковый, во-первых, не выгоняла. Он сам ушёл, ручкой двери помахал. Во-вторых, прописки у него тут нет, живёт он у мамы. Вещи — в коридоре, в пакете из «Летуаль». Очень, между прочим, символично.
— Я обязан приехать. Акт составить.
