P.S. Газонокосилку можете оставить. Только не включайте — там нож не заточен.”
Свою копию она положила в папку “Развод”, рядом с брачным договором, перепиской с юристом и скриншотами переводов Ирине.
Вечером раздался звонок. Впервые — от Алексея. Без звонков, без “мамина сим-карта”, напрямую.
— Ну что, всё? — сухо спросил он, как будто речь шла про испорченный омлет.
— Всё, — коротко ответила она. — И не “ну что”, а “спасибо, что не выдала нас в налоговую”.
— Это твой способ уйти?
— Это мой способ остаться человеком.
— У тебя был дом. Была семья…
— У меня была галлюцинация. А дом… — она сделала паузу — …дом у меня и сейчас есть. Только он без клопов, родственников и чувства вины.
— Да? А восемь лет «давай ты заправишь», «давай ты купишь», «у тебя же есть» — это высоко?
— Послушай, — наконец заговорил он, — ты же понимаешь, маме тяжело. У неё пенсия…
— У неё золотой набор кастрюль, два холодильника, три сковородки и сын, который умеет только обвинять.
— Опять — это когда я снова вернусь и всё оплачу. А этого не будет. Знаешь, что самое интересное? — голос Виктории стал тише. — Я проснулась сегодня и впервые не почувствовала тревогу. Ни за холодильник, ни за баклажаны, ни за дебет.
— И что ты теперь? Свободная женщина в Питере?
— И ты думаешь, у тебя получится? Одна?
— Алексей… — она чуть усмехнулась. — Я была одна всё это время. Только теперь — официально.
Через два дня звонки прекратились.
На почту пришло письмо. Простое, без печатей.
“Виктория. Я не понимаю, что ты делаешь. Мы — семья. Алексей страдает. Ирине стыдно. Мне тяжело. Разве это не эгоизм? Мы на тебя надеялись. А ты… просто ушла.
P.S. В доме проблемы с бойлером. Можешь подсказать, где ты его покупала?”
Виктория долго смотрела на экран.
“Покупала в Леруа. Как и надежду, что когда-нибудь вы станете взрослыми.”
В воскресенье она позвонила маме. Та всё уже знала — информация у пенсионеров в WhatsApp передаётся быстрее света.
— Вик, ну а ты чего сразу вон так — хлоп дверью?
— Мам… я не хлопнула. Я просто закрыла. Она давно была открыта.
— Тебе же будет тяжело. Всё самой.
— Мне уже не тяжело. Мне — ясно. Ты представляешь, что я восемь лет считала нормой?
— Ну а если вернётся?
— Алексей. Или кто-нибудь другой.
— Пусть сначала научится сам себе стирать трусы. А потом — может, поговорим.
На следующий день в её новую квартиру пришёл курьер.
— Виктория Борисовна? Вам передача. Из Тверской области.
На пороге стояла коробка. В ней — газонокосилка.
Старенькая, но рабочая. И немного заточенная.
Виктория улыбнулась. Первый раз — по-настоящему.
Виктория работала из кафе, покупала себе те самые «глупые» фисташки в шоколаде, жила на восьмом этаже без лифта и каждый вечер удивлялась — как же много воздуха, когда никто не нависает над тобой с вопросами: «ты не против, если Ирина у нас пока поживёт?» или «нам бы только до зарплаты».
Но в эту субботу воздух был особенно густым — пахло кофе, начавшимся августом и письмом от нотариуса, пришедшим утром.
«Наследственное дело №____. В связи с кончиной Прудникова А. В. Вас вызывают на оглашение завещания».
Виктория перечитала трижды.
Пальцы заскользили по экрану. Ни звонка, ни смс. Только короткое сообщение от Ирины:
«Если придёшь — не устраивай шоу. Папа бы не одобрил».
Провинциальный нотариус принимал в здании бывшего ЖЭКа. Ковёр у входа лип, как совесть у тех, кто зовёт “дочкой” только когда надо всучить сумку с картошкой.
В зале сидела Ирина в чёрном платье, непривычно тихая. Ольга Сергеевна — вся в трауре, но, как всегда, с маникюром цвета “бордо делюкс”. И Алексей. Живой. Пухлый. И, судя по глазам, уже успел выпить валерьянки стаканами три.
