— Разговаривать можно тогда, когда тебя слышат. А я три года говорила в пустоту. Ты всегда с ней. Всегда. Мама — сказала, мама — решила. А я кто? Кукла? Инвестор?
Он подошёл ближе. В голосе — растерянность, обида, злость.
— Ты знала, что мама для меня — святое. Что она одна меня тянула! А ты с первого дня с ней как кошка с собакой. Ты всё время нарываешься!
Мария усмехнулась, криво, болезненно.
— Да, она тебя тянула. Но она и не отпустила. Ты женился, а остался сыном. Не мужем. Не человеком рядом. Сыном с пультом от мамы.
Он смотрел в упор. Плечи напряглись.
— Ты хочешь всё бросить? Из-за квартиры?
— Нет. Из-за предательства. Когда твоя мать просит продать мой дом — ты молчишь. Когда она говорит, что я тебе не пара — ты молчишь. Ты всегда молчишь.
Он сел на табурет, снова взялся за голову.
— А если я уйду от неё? Полностью. Обрежу. Скажу — хватит. Ты останешься?
— Не верю, Лёш. Ты без неё не дышишь. Я же вижу. Да и поздно.
Он вдруг резко встал. Подошёл, взял её за руки. Крепко.
— Не поздно! Маша, не поздно! Я дурак. Я испугался, что потеряю всех. А в итоге теряю тебя. Я готов. Я уйду. Я сам скажу ей. Я…
Она выдернула руки. Осторожно. Как вытаскивают пальцы из капкана.
— Нет. Ты сейчас говоришь, потому что боишься остаться один. Не потому что понял. Не потому что выбрал. Мне уже не нужен выбор. Я уже выбрала.
Он стоял молча. И только губы дрогнули, как у человека, который ещё не плачет, но уже в той точке.
Через неделю Мария подписала документы. Спокойно. Без рыданий, без скандала. Только в метро, по дороге обратно, включила музыку, а на третьей песне слёзы пошли сами. Не истерично. Просто — капля за каплей. Как из крана в старой ванной.
Она вернулась домой. В свою квартиру. Где тишина — не враг, а подруга. Где никто не ворчит про полки, цвет стен, отсутствие мясного в супе.
Вечером позвонила Ира — подруга, та самая, которая всегда «ой, да ты просто разлюбила, это всё гормоны».
— Нет. Страшно. Но свободно.
— Слушай, тут у нас новый архитектор пришёл. Разведён, вроде, с руками — и золотыми, и в переносном смысле. Весёлый, такой… Хочешь познакомлю?
— Подожди. Пусть сначала шкаф соберёт. А потом уже — посмотрим.
Ольга Петровна позвонила сама. Голос — глухой, чужой.
— Мария, прости. Я… была неправа.
— Алексей уехал. К друзьям. Сказал, надо подумать. Говорит, я всё испортила. Я ведь хотела как лучше. Честно.
— Вы всегда хотите как лучше. Для себя.
— Ты не знаешь, каково это — быть одной с ребёнком, без помощи. Я боялась, что он пропадёт. Что женится — и исчезнет.
— Так и вышло. Только не для вас. А для меня.
Ольга Петровна вздохнула в трубку.
— Я бы хотела… поговорить. Без крика.
— Я больше не играю в это. Слишком дорогая цена. Берегите сына, Ольга Петровна. Я — себя уже уберегла.
Она повесила. Встала. И впервые за долгое время — улыбнулась сама себе в зеркале.
Не потому что победила.
А потому что вышла из игры, в которой не было шансов.
