— А любовь? — спросил он уже из кухни, как будто выстрелил ей в спину.
— А любовь, Ваня, не живёт в кладовке между борщом и термосом.
Кто бы мог подумать, что через двадцать лет отношений самым сложным будет… отобрать документы из комода.
Александра сидела у себя в ателье, листая договор на квартиру, и всё не могла найти нужный пункт. Иван зачем-то положил оригиналы не в папку, а в альбом для марок его покойного отца. Стиль Ивана: если можно сделать нелогично — так и будет.
— Ну как там наш благоверный? — поинтересовалась Лена, заглядывая в кабинет с чашкой кофе. — Ещё не упал в обморок?
— Не знаю, — буркнула Александра. — Сегодня не звонил. Тишина. Даже подозрительная. Обычно его хватает максимум на два дня гордости.
— Может, затевает что-то пафосное? — усмехнулась Лена. — Придёт с розами, на коленях, с речью про ошибки и про то, что он «всё понял». Как в плохом кино.
— В плохом кино хотя бы сценарий пишут заранее. А Ваня — импровизатор. На эмоциях. Сначала плюнет, потом целует, потом снова орёт. Мне уже тошно от этой карусели.
— А ты? — Лена чуть подалась вперёд. — Ты бы вернулась?
Саша посмотрела на неё. Долго. Молча. Потом медленно выдохнула.
— Нет. Я бы не вернулась. Но если он сделает что-то настоящее — я хотя бы скажу «спасибо».
Через три дня. Утро. Ателье.
Всё началось с шума у входа. Кто-то спорил, кто-то просил «не вмешиваться», Лена звала охранника, и в этот момент Александра уже знала — пришёл. Походка, как у человека, который сам себя уговаривал всю дорогу: «Я прав. Я всё исправлю». О, она эту походку знала до боли.
— Саша… — Иван стоял в дверях. — Нам надо поговорить.
— Опоздал, — холодно ответила она. — Всё уже сказано. И юристом, и риелтором, и нотариусом. Ты где был раньше?
— Готовился. — Он подошёл ближе. — Я продал свою долю в загородном доме. Перевёл деньги тебе. Это половина нашей общей квартиры. Всё по закону. Без судов. Без тяганины.
Александра даже не сразу поняла. Просто смотрела на него, как на незнакомца. Он достал бумагу — перевод с банковской печатью. Сумма была точной.
— Я не собирался бороться. Я проиграл. Просто хочу, чтобы ты знала — я тебя уважаю. Да, понял поздно. Но понял.
— Пять лет, Ваня. Пять лет я таскала маму твою по поликлиникам, выслушивала, что моя работа — «игрушки», и ещё доказывала тебе, что достойна уважения. А теперь ты с бумажкой пришёл?
— Я дурак. — Он посмотрел ей прямо в глаза. — Но не подлец.
— Нет, подлец, — тихо ответила она. — Потому что ты знал. Всё знал. Про Таньку. Ты ещё тогда, на кухне, намекнул. Но не сказал прямо.
— Я надеялся, что ты сама разберёшься. Ты же сильная.
— Знаешь, быть сильной — это как ходить босиком по стеклу. Все в восторге, какие ты стойкая, а ты просто не знаешь, как иначе.
Они замолчали. Напряжение повисло в воздухе, как перед грозой. Кто-то хлопнул дверью в цеху. Александрe стало тесно в помещении.
— Я люблю тебя, — вдруг сказал Иван. — Всё ещё. И хочу попробовать по-новому. Без мамы. Без давления. Просто ты и я.
— А я — нет, Ваня, — мягко, но твёрдо сказала она. — Я тебя не люблю. Всё. Сгорело. Перестала. Даже не знаю когда.
Он подошёл ближе. Тон его изменился. Губы дрогнули.
— Значит, всё? Даже шанса?
— Ты давно его потратил. Когда встал на сторону мамы. Когда молчал. Когда позволял ей вытирать об меня ноги. Любовь — это не только про чувство. Это про выбор. А ты выбирал её. Всегда.
Он закрыл глаза, будто на мгновение потерял равновесие.
— Знаю. Только у каждого «лучше» своё. У тебя — борщ в пятницу и мама с сериалами. У меня — уважение, бизнес и тишина в душе.
Он больше не пытался спорить. Просто стоял. И смотрел. Минуту. Две. Потом развернулся и пошёл к выходу.
— Ваня! — окликнула она его вдруг. Он остановился.
— Спасибо. За квартиру.
Он кивнул. Не обернулся. Просто кивнул и вышел. Без театра. Без роз. Без последней сцены. И этим был, наконец, настоящим.
