— Ты вообще ничего не хотел, Лёша. Ты просто сидел и ждал, пока оно само пройдёт. А знаешь, как оно проходит? Как понос. Вдруг и бесповоротно.
Алексей отвернулся. В глазах что-то мелькнуло — не то стыд, не то досада. Он, в сущности, был не злой. Просто… слабый. А слабость в быту — это как неисправная стиральная машина: течёт, но не чинится.
Софья, тем временем, устанавливала розетку. Сама. Снятая однушка оказалась с характером — у неё отваливалась дверца шкафа, люстра мигала от сквозняка, а смеситель в ванной жил по своим законам гравитации.
Она пила чай под сериал, выгуливала себя по утрам, училась снова спать одна и просыпаться не от храпа. Она не плакала. Но каждый вечер, засыпая, перебирала пальцами безымянный, словно ожидая, что кольцо вернётся само. Потом щёлкала по коже, как будто выгоняя привычку.
На третий день — позвонил Алексей.
— Поговорить. Я… я осознал.
— Осознал? Ты что, на тренинге был?
— Не «Сонь»кай. Ты слышал, как твоя мать называла меня. Ты стоял в этой же комнате. И молчал.
— Я не знал, что сказать.
— Можно было сказать: «Мама, заткнись». Или хотя бы: «Это моя жена, и я её уважаю».
— А я — была рядом. Семь лет. И мне теперь нужно больше, чем растерянность. Мне нужно уважение. Без приставки «но».
Он молчал. С той стороны слышались какие-то звуки — возможно, он сидел в машине.
— Я скучаю, — наконец сказал он.
— А я — нет, Лёша. Я дышу. Впервые за долгое время.
Софья положила трубку. Не с грохотом. Просто — нажала кнопку. Потому что даже уважение начинается с паузы.
На следующее утро, она заказала установку новой стиральной машины и вызвала мастера по розеткам. Мужчина лет шестидесяти с усами и запахом табака за час починил всё.
— Муж ушёл, да? — спросил, не глядя.
— Ушёл, — ответила она, протирая окно. — Сам.
— Ну и правильно, — кивнул мастер. — Вам и одной неплохо. Вид у вас уверенный.
— У меня теперь и квартира уверенная, — усмехнулась Софья. — Розетки держатся, смеситель не плюётся.
— Это важно. Без надёжных розеток жить сложно, — философски подытожил он и ушёл.
Софья осталась одна. В новой тишине. С розетками и светом, который включался с первого раза.
— Ну ты, конечно, даёшь, Софка… — Наталья Аркадьевна, соседка по лестничной клетке, семидесяти трёх лет, с рыжей химией и характером кастрюли под давлением, в упор смотрела на Софью. — Просто собрала вещи и съехала? А Лёшка-то? Он же теперь ходит, как поросёнок осенью — визжит и не знает, куда бежать.
— Аркадьевна, — Софья стояла с авоськой у подъезда, пакет с кефиром и гречкой в одной руке, в другой — ключи от новой жизни. — Хватит жалеть взрослых мужчин. Он не шапку в метро забыл, он меня потерял. Разницу чувствуете?
— Чувствую. Просто… не верится. Вы же такие были… ну, ладные.
— Мы были удобные, — поправила Софья. — И только для него. А мне теперь надо, чтобы и мне было удобно. И желательно не по праздникам.
Она пошла дальше. По двору, по которому восемь лет таскала пакеты, в котором под окнами орала свекровь в своих тренировочных штанах, в котором соседи переглядывались, когда Софья выходила на балкон курить и, не дай бог, в домашнем.
