«Ты обязана сидеть дома», – сказал муж по телефону, пока я кончиком пера касалась строки для подписи. Голос Николая, обычно ровный и баритональный, сейчас звенел от плохо скрываемого раздражения. Он говорил что-то ещё про ужин, про то, что Сергей с внуками обещали заехать, но я уже не слушала. Перед моими глазами лежал он — контракт. Плотная, цвета слоновой кости бумага с водяными знаками и аккуратными строчками машинописного текста. «ИП Соколова Елена Андреевна, именуемая в дальнейшем «Исполнитель»…».
Я посмотрела на Дашу, молоденькую хозяйку новой кофейни «Зерно и карамель» в самом центре нашего Нижнего Новгорода. Она сидела напротив, нервно теребя край своего модного фартука, и её огромные карие глаза смотрели на меня с надеждой и тревогой. Она рисковала, доверяя поставку всех десертов не крупной фабрике, а женщине, чьим главным достижением до сего дня были восторги домашних на семейных праздниках. «Елена Андреевна, ваши «Наполеоны» и медовики — это что-то божественное. Люди должны это попробовать». Её слова тогда, неделю назад, заронили в мою душу искру, которую я сама же и пыталась потушить все эти дни.
«…поэтому бросай всё и поезжай домой», – закончил Николай свою тираду.
«Хорошо, Коля», – мягко ответила я, а сама с силой надавила на ручку. Подпись получилась размашистой, с уверенным завитком в конце, совсем не похожей на мой обычный бисерный почерк. Словно не я, а какая-то другая, смелая Елена поставила этот росчерк.
«Я подписываю», – сказала я Даше, отодвигая телефон. Она просияла. А я почувствовала, как под столом мои собственные пальцы похолодели. Что я наделала?
Домой я не летела — я ползла, мысленно прокручивая сценарии предстоящего разговора. Квартира встретила меня тишиной и запахом подгоревших котлет. На плите стояла сковорода с почерневшими дисками мясного фарша. Николай сидел на кухне, одетый в свой домашний свитер крупной вязки, и смотрел в окно на темнеющий двор. Он не повернулся, когда я вошла. Это было хуже крика.
«Я звонил», – произнёс он в стекло.
«Я знаю. Я была занята», – я поставила сумку на пол. В ней лежал мой экземпляр контракта, тяжёлый, как камень.
«Занята. – он усмехнулся, наконец обернувшись. – У тебя новое хобби, Лена? В пятьдесят два года решила в бизнес-леди поиграть? Зачем тебе это унижение? Бегать с коробками по кафе?»
Его лицо, обычно такое родное, с сеточкой морщин у глаз, которые я любила, сейчас казалось чужим и жёстким. Он не понимал. Он не хотел понимать. Для него, главного инженера на крупном заводе, моя затея была блажью, капризом стареющей женщины, которой нечем заняться.
«Это не хобби, Коля. Это… это работа».
«У тебя есть работа! – он встал, возвышаясь надо мной. – Дом, семья, внуки. Я думал, мы обо всём договорились ещё тридцать лет назад. Я обеспечиваю семью, ты создаёшь уют. Или что-то изменилось?»
На столе, накрытый белоснежной салфеткой, стоял мой вчерашний медовик. Я пекла его для пробы, отрабатывая рецептуру для Даши. Идеальные коржи, нежнейший сметанный крем. Николай вчера съел два куска и сказал: «Гениально, Ленусь. Жаль, гости не зашли». Для него это было просто угощение. Приятное дополнение к ужину. Нечто, само собой разумеющееся.
Я посмотрела на его сердитое лицо, на сдвинутые брови, и во мне вместо привычного желания сгладить углы, извиниться, всё отменить, поднялось что-то твёрдое и горячее. Похожее на тесто, которое подходит в тепле.
«Изменилось, Коля. Я изменилась. Я хочу делать что-то своё. Что-то, что останется не только на фотографиях в семейном альбоме».
Он молчал, тяжело дыша. Потом махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху.
«Делай что хочешь. Только чтобы дома был порядок и ужин на столе».
Он вышел из кухни, и я осталась одна посреди запаха гари, уюта, который я создавала десятилетиями, и моего идеального, никому, кроме меня, не нужного медовика. Я подошла к окну. Внизу зажигались огни. Где-то там, в центре города, в маленькой кофейне, меня ждали. И впервые за долгие годы это ожидание было связано не с борщом и не с чистыми рубашками. Оно было связано со мной. Только со мной.
Первая неделя была похожа на лихорадочный сон. Я вставала в четыре утра, когда весь дом ещё спал. Кухня превращалась в моё святилище. Запах ванили, корицы и свежей выпечки смешивался с ароматом крепкого кофе, который я заваривала себе в турке. Мои руки, привыкшие к штопке и прополке грядок на даче, теперь порхали, просеивая муку, взбивая белки до стойких пиков, раскатывая тончайшие коржи. Это была магия. Я чувствовала себя не просто кухаркой, а алхимиком, превращающим муку, яйца и сахар в чистое золото счастья.
Днём я, уставшая, но довольная, отвозила коробки с пирожными и тортами в «Зерно и карамель». Даша встречала меня, как спасительницу. Мои десерты расходились за несколько часов. Люди приходили специально за «тем самым медовиком от Елены Андреевны». Я тайком стояла у входа, наблюдая, как посетители с наслаждением закрывают глаза, откусывая кусочек моего «Наполеона», и чувствовала, как по спине бегут мурашки восторга. Это было сильнее любой похвалы от домашних. Это было признание.
Николай делал вид, что ничего не происходит. Он демонстративно покупал торты в магазине, говоря: «Надо же и фабричным дать заработать». Он перестал спрашивать, как у меня дела, ограничиваясь короткими бытовыми фразами. Наша квартира, казалось, разделилась на две территории: его – с телевизором, газетами и спокойствием, и моя – с запахом выпечки, мучной пылью, которую я никак не могла до конца убрать, и тихим гудением миксера.
В один из вечеров раздался звонок. Это была моя дочь, Ольга.
