— А я ей сразу сказала: не твоего поля ягода, сынок! — с нажимом произнесла Нина Петровна, утирая салфеткой губы. — Красится, как кукла, деньги считает, а ты, бедный, на подхвате. Она же тебя использует!
— Мам, ну не сегодня, а? — протянул Алексей устало, отодвигая от себя салат с крабовыми палочками, которые терпеть не мог с девяностых. — У тебя юбилей всё-таки.
— Да? А кто мне юбилей устроил? — язвительно хмыкнула Нина Петровна. — Софья твоя, конечно. Всё на показ, всё по-богатому. Ей же надо, чтобы все видели, какая она хозяйка. И чтобы мне стыдно было со своими сервизами советскими!
— Неужели вам и правда стыдно, Нина Петровна? — голос Софьи прозвучал неожиданно и слишком спокойно. Слишком тихо, чтобы быть случайным.
Она стояла в дверях кухни, с фужером шампанского в руке. На ней было новое платье цвета сухого вина, волосы аккуратно заколоты, глаза холодные. В них не было ни злости, ни обиды — просто пустота, как в холодильнике после недельной командировки.
— Софья, — поднялся Алексей, вытянув руки, будто собирался поймать падающую посуду. — Мы просто разговаривали…
— Я слышала, — она сделала глоток и поставила бокал на подоконник. — Слышала, как «девица с деньгами» организовала вам праздник. Слышала, как вы все этим недовольны. И я вот думаю — зачем?
— Ты всё не так поняла! — возмутилась свекровь, вставая со скрипом колен. — Мы тебя любим, но…
— Но — невестка — не человек, да? Только банкомат и официант в одном флаконе. — Софья слабо усмехнулась. — Вот ведь как удобно жить, когда за тебя всё делают.
Она развернулась и ушла в спальню, где пахло духами, гладильной доской и чуть-чуть отчаянием.
Когда они поженились, Алексею было уже под сорок. Жена до Софьи — ушла к какому-то таксисту с философским образованием, оставив после себя ящик с пролитой краской в ванной и кредит на холодильник. Софья пришла в его жизнь, как генеральная уборка: шумно, решительно, со списком покупок.
Она работала в бухгалтерии крупной компании, сама тянула ипотеку на свою двушку, ездила на подержанной «Киа», но без заискиваний и скандалов. Просто жила. С Алексеем ей казалось… надёжно. Спокойно. Слишком спокойно, как выяснилось.
— Ты же знал, какая у тебя мама, — говорила она в начале. — Я всё понимаю: возраст, характер, переживания. Но мне не двенадцать лет, чтобы терпеть подковырки за семейным столом.
— Ну ты же сильная у меня, — отмахивался он, целуя её в лоб, как ставшую родной собаку. — Не обращай внимания.
Она и не обращала. До поры. Пока однажды не проснулась в три ночи и не поняла, что живёт в квартире, где её не любят. Просто используют. Где её сила — это повод на неё всё валить. Где её деньги — это не помощь, а обязанность. Где её терпение — это инструмент для всех, кроме неё.
Юбилей свекрови стал лакмусовой бумагой. Софья суетилась, бегала по магазинам, заказала торты, делала закуски, даже уговорила своего племянника сыграть на синтезаторе «Любовь, похожая на сон». А потом услышала, как её называют «вечно всё организующей выскочкой». И всё.
Поздно вечером, когда гости уже разошлись, Софья мыла бокалы. Руки мокрые, губка скрипит по стеклу. Алексей стоит рядом, будто решился на что-то важное. Долго собирался. Теперь — собирается говорить.
