— Не любите упаковки? — с лёгкой усмешкой спросила Ульяна, — А ведь именно в такой красивой коробке лежит кулон, который вы даже не открыли.
Слово «напряжение» — слишком мягкое для описания паузы, которая повисла. Денис вошёл с салатом и замер, почувствовав холодный фронт.
— Что за тон? — тихо сказал он, садясь рядом. — Ульяна, пожалуйста, не начинай.
— Я не начинаю. Я продолжаю. Быть удобной.
— Ты ведёшь себя вызывающе. Это не корпоратив, здесь семья.
— Это не моя семья. И, видимо, никогда ей не будет.
— Может, ты просто слишком хочешь, чтобы тебя приняли? — сказал Денис, и в голосе его сквознула жалость. К себе.
— А может, ты слишком хочешь, чтобы я вписалась в картинку, которую мама рисует с девяностых?
Он не ответил. Только отвёл взгляд, как будто пытался рассмотреть пятно на обоях.
Когда все разошлись, Ульяна вышла на балкон. Было прохладно, пахло городской пылью и вечерними ужинами из открытых окон. В руке у неё была бокал белого, чуть тёплого, как и атмосфера вечера.
Дверь балкона скрипнула, и на пороге появился Денис.
— Прости. Она просто… такая, какая есть.
Он молчал. И это молчание сказало ей больше любых слов.
— Я больше не хочу пытаться. — Она смотрела куда-то вдаль, туда, где в окнах соседних домов мигали огни чужих жизней. — Я не для того строила свою жизнь, чтобы в ней меня всё время просили быть кем-то другим.
Денис не ответил. Только тихо закрыл дверь и ушёл на кухню, где начинал остывать его уютный, отварной, интеллигентный мир.
— Ты реально думаешь, что я сделала это нарочно? — Ульяна стояла у зеркала, медленно снимая серёжки. — Что хотела испортить твоей маме вечер?
— Я думаю, что ты могла бы сдержаться. — Голос Дениса звучал глухо, почти устало. — Был бы нормальный вечер. Без сцен.
— Это была не сцена. Это был ответ. На многолетнее презрение.
— А может, тебе просто не нравится, что кто-то тебе не аплодирует? — Он сел на край кровати, склонив голову. — У всех, кроме тебя, может быть мнение?
— Конечно может. Но не в формате: «ты недостойна моего сына, потому что у тебя нет диплома МГУ». — Она говорила тихо, но голос звенел, как ледяная сталь. — Мы с тобой живём вместе семь лет, Денис. Семь. И за эти семь лет она ни разу не сказала мне «спасибо» даже за грёбаные голубцы, которые я привезла зимой, когда она болела. Только про «отраву» и «современные псевдопродукты».
— Она просто не умеет иначе. Она так воспитана. Ты же умная женщина, ты должна это понимать.
— А ты? Ты воспитан? Ты умеешь защищать жену? Или ты, как мама, считаешь, что я «из другого круга» и мне повезло, что ты вообще обратил внимание?
Эта фраза резанула. Он поднял голову.
— Не перегибай. Я тебя люблю.
— Правда? А в какой именно момент этой любви ты решил, что я должна всё бросить, чтобы «не раздражать маму»?
— Это не так звучало! — Он вскочил. — Я сказал, что если бы ты занялась чем-то спокойнее, академичнее…
— Академичнее?! Что, писать статью о том, как сувенирная продукция влияет на климат?
— А как ещё мне реагировать, когда ты всерьёз предлагал продать мой бизнес и купить дачу рядом с вашими, чтобы «чаще бывать вместе»? Ты слышишь себя вообще?
Он отвернулся. Молчал. Как будто там, в углу, в пыли у плинтуса, можно было найти аргумент.
На следующий день на работу она пришла раньше всех. Открыла ноутбук, потом захлопнула его и уставилась в окно. За стеклом — привычная суета, машины, дворник, курьер с кофе в пакете. А внутри — ровная, плотная, как асфальт после ливня, пустота.
Катя вошла, кивнула, поставила чашку.
— Была я, значит, вчера у своей тёти Зины. Снова началось: «вот в твоё время мы вышивали и рожали, а не вот это вот всё». Я ей, говорю, тётя Зин, вы вот на пенсии двадцать лет, а я ипотеку тащу, дизайнеров координирую, логистов ищу… Мне, говорю, когда вышивать?
— А она сказала: «вышивать надо было до тридцати». — Катя села и вытащила планшет. — Как у тебя?
