— А у меня всё просто. — Ульяна посмотрела на свои ногти — безупречный маникюр, сделанный вчера на скорую руку перед юбилеем. — Меня любят, пока я удобная. Пока улыбаюсь, покупаю подарки, молчу в ответ.
— Классика жанра. — Катя кивнула. — А ты что?
— Я? Пока думаю, как правильно уйти. Чтобы не развалиться по пути.
— Уходить — это не про красиво. Это про выжить. — Катя встала и подошла. — Ты сильная. Просто вспомни, что ты себя выбираешь не в первый раз. И точно не в последний.
Вечером Денис пришёл с вином и свежими эклерами. Думал, видимо, что сахара достаточно, чтобы залатать трещины.
— Я поговорил с мамой, — сказал он, едва войдя. — Она переживает. Сказала, что, может быть, немного перегнула.
— А ты? Ты что сказал?
— Я сказал, что ты ранимая. Что ты хочешь понравиться, но просто по-своему выражаешь симпатию. Что ты…
— Ты назвал меня ранимой? — Она подошла ближе, медленно. — Ты понимаешь, как это звучит, когда я семь лет терпела унижения, но продолжала туда ездить, улыбаться, привозить подарки?
— Ну, я хотел сгладить…
— Хочешь сгладить — отрежь язык. — Ульяна взяла пульт и выключила телевизор, который Денис машинально включил. — Слушай меня внимательно. Ты же не идиот. И ты точно не слепой. Значит, ты выбираешь. Ты осознанно выбираешь, чью сторону занять. И ты выбрал. Точнее — никогда и не делал выбора. Потому что всегда был «и нашим, и вашим».
— Я просто не хочу скандала, — сказал он глухо.
— А я не хочу быть в декорациях твоей спокойной жизни. — Она прошла на кухню и включила воду, потом резко обернулась. — И да. Про твою вчерашнюю фразу… Ты ведь действительно хочешь, чтобы я продала бизнес?
— Я говорил это в порыве. Просто… я чувствую, что мы отдаляемся. Что ты всё больше живёшь в своём мире.
— В котором меня хотя бы не оценивают по количеству диссертаций в роду? Знаешь, в моём мире я себе хотя бы нравлюсь. А в твоём — я всё время какая-то «почти нормальная». И ты с этим окей.
Он подошёл, попытался взять её за руку.
— Не уходи сейчас. Пожалуйста.
Она отдёрнула руку. Но не резко — как человек, который уже не боится быть неправильно понятым.
— Я ещё не ушла. Но я уже не с тобой.
Он стоял, остолбенев, как вкопанный. Не привык, что её холод не украшает диалог, а завершает его.
В ту ночь Ульяна не спала. Впервые за долгое время в голове не было ни планов, ни цифр, ни поставок. Только фразы. Его фразы. Мамины. Свои. Старые, запылившиеся воспоминания: как он впервые предложил пожить вместе, как уверял, что ему плевать на мнение семьи, как целовал её в лоб и говорил: «ты — самое настоящее, что у меня есть».
Как же мало оказалось в этом настоящего.
Под утро, не переодеваясь, она взяла сумку, собрала ноутбук, паспорт, зарядку и вышла из квартиры. Не хлопая дверью. Не оставляя записку.
Идя по утреннему городу, она чувствовала не свободу. Пока ещё нет. Но — пустоту, в которую рано или поздно что-то придёт. Что-то её.
Однажды в пять утра Ульяна проснулась от собственного голоса. Кричала во сне. Не из-за кошмара — просто шёл внутренний диалог, слишком громкий, слишком долгий, и теперь он рвался наружу. На голос, на крик, на воздух. Она села на диване в арендованной квартире с видом на стройку, вытерла пот со лба и посмотрела на окно. Там уже светало. Город жил, несмотря на её личную катастрофу.
Она жила здесь месяц. Временное жильё, двушка с кривыми стенами и обшарпанной кухней, казалась ей теперь не изгнанием, а убежищем. Всё, что раньше было якорем — фамильная квартира с паркетом и молчаливым укором в глазах мужа — теперь только раздражало при воспоминании.
Телефон молчал. Денис не звонил уже неделю. Последний разговор закончился фразой:
— Если ты ушла, чтобы тебя уговаривали — не выйдет.
— А я не просила, — ответила она спокойно. — Я просто решила не сжигать себя ради вашего уютного ада.
