— Да плевать я хотела, в каком ты положении. Всё, что у тебя удобно — это когда я молчу и соглашаюсь.
Маргарита отстранилась. Говорила уже другим голосом. Твердым, как тот бетон, на который она так долго клала плитку из самоотречения.
— Я тебе скажу, что неудобно. Неудобно — это когда ты работаешь двенадцать часов, а потом слушаешь, что ты эгоистка, потому что не отдала деньги на ванну. Неудобно — это когда муж живёт с тобой, но спит ментально в маминой квартире. Неудобно — это быть всегда запасным аэродромом, когда ты у неё облажался.
Он молчал. Потому что сказать было нечего. Или, может, не хотел портить воскресенье. Но его молчание было громче крика. Она слышала в нём всё — привычку, усталость, нежелание что-либо менять.
— Я вложусь в проект подруги, — вдруг сказала Маргарита. — Я дала ей слово. И это не обсуждается.
— Свои деньги. Свой выбор.
Виктор медленно сел обратно. Как будто это был не кухонный табурет, а подножие собственной капитуляции.
— Понятно, — тихо сказал он. — Ты всё решила.
— А ты? Ты хоть раз в жизни что-то решил без маминого «надо»?
Он смотрел в точку. Она стояла перед ним, и внезапно ощутила: сейчас всё треснет. Не как в кино — не будет скандала на балконе и хлопанья дверьми. Будет хуже. Тихо. Медленно. Как ломается мебель под весом лет.
И она впервые за долгое время не испугалась. Только злилась. На всё — на него, на мать, на себя, что столько лет думала, будто ради любви стоит молчать и ждать.
В доме пахло тушёной капустой. Странное сочетание: угрюмый день, предзимье, темнеет рано, а в прихожей — этот запах, как символ чего-то советского, застрявшего между эпохами, как сама Галина Петровна. Она сидела на кухне в шерстяном жилете и точила ложкой по тарелке, будто выцарапывала правду жизни. Виктор — напротив, сутулился, как нашкодивший школьник.
— Она вложила деньги в какой-то бизнес, — сказал он, теребя край скатерти. — Не в ремонт. Не в тебя.
— А что ты хочешь, сынок? — вздохнула Галина Петровна, отложив ложку с особой, показной печалью. — Она у нас теперь дама. Деньги сама зарабатывает. Крутая. На нас — плевать.
— Не говори так… — буркнул Виктор. — Она устала. Всё это время… Она ведь работала. Ради семьи.
— Ради какой семьи? У вас детей нет! — выпалила свекровь с неожиданной, ледяной точностью.
Виктор вздрогнул. Он знал, что это прозвучит. Рано или поздно, как звонок из налоговой — всегда некстати, но неотвратимо.
— Мы… не смогли. Это ведь не повод…
— А вот я смогла, — резко сказала она. — И ничего. Мужа удержала. Тебя вырастила. И не ныла. А твоя Маргарита? Губки поджала — и всё. Если бы я так себя вела — ты бы родился в общежитии и с тарелкой в очередь стоял.
Виктор посмотрел на неё с раздражением. Но промолчал. Как всегда.
Маргарита тем временем сидела в офисе, листая документы. Перед ней на столе — бизнес-план Юльки, старой подруги. Да, риски были. Да, не было гарантий. Но, в отличие от ванны Галины Петровны, этот план пах свободой. Не капустой и нафталином, а будущим.
Виктор: «Ты серьёзно?»
Она не ответила. Просто закрыла экран. Как будто этим жестом отрезала не сообщение, а целую жизнь — с кастрюлями, истериками и «ты должна».
Через пять минут телефон зазвонил. Уже Юлька.
— Ну что, партнёрша, ты готова вложиться в наш сумасшедший мир парикмахерской на колёсах?
— Вложиться готова. В сумасшедший мир — уже живу, — слабо улыбнулась Маргарита.
— Я тут прикинула, — продолжила подруга. — За эти деньги мы возьмём микроавтобус, накатим бренд, наймём двоих девчонок — и вуаля! Стрижём бабушек у подъезда и офисных на обеде. Конкуренции — ноль.
— А если и пойдёт? — Юлька смеялась. — Рит, ты ж всегда была умной. Просто тебе всё время мешали быть собой. Наконец-то сделай что-то для себя.
