Михаил поднял бокал с шампанским и посмотрел на собравшихся за столом. Золотая свадьба его родителей должна была стать праздником семьи, но сейчас, глядя на лица близких, он чувствовал, как внутри что-то сжимается в тугой узел.
— За моих родителей, — начал он, и голос звучал ровно, почти торжественно. — За пятьдесят лет совместной жизни. За то, что они показали нам, детям, настоящий пример семьи.
Отец кивнул, мать улыбнулась, сестра Лена потянулась к своему бокалу. Но Михаил не закончил.
— За то, что папа всегда обеспечивал семью. За то, что мама терпела его загулы и измены. За то, что мы, дети, знали об этом, но молчали. За то, что ложь стала основой нашего семейного счастья.
Он сделал глоток шампанского и поставил бокал на стол.
После его тоста за столом повисла тишина. Тяжелая, густая, как кисель. Мать побледнела и медленно опустила руки на колени. Отец нахмурился, его лицо покраснело.
— Миша, ты что творишь? — прошептала Лена, хватая брата за рукав.
— Говорю правду, — ответил он спокойно. — Наконец-то.
— Михаил Григорьевич, — отец поднялся из-за стола, салфетка упала с его колен на пол. — Ты совсем ума лишился? Какая правда? Что ты несешь?
— Папа, садись. Пожалуйста.
Григорий Иванович медленно опустился в кресло, не сводя с сына тяжелого взгляда.
— Мам, — Михаил повернулся к матери. — Прости меня. Но я больше не могу делать вид, что все хорошо.
Антонина Васильевна сидела неподвижно, только губы слегка дрожали. Пятьдесят лет назад она была красавицей, за которой ухаживал самый завидный жених в их поселке. Сейчас ее лицо казалось осунувшимся, а глаза потускневшими.
— Миша, замолчи, — прошипела Лена. — Сегодня праздник. Ты все испортил.
— Я не испортил, Лен. Я просто устал врать.
Жена Михаила, Ольга, положила руку ему на плечо.
— Может, не стоит сегодня? — тихо сказала она.
— А когда стоит, Оль? Завтра? Через год? Когда их не станет? Тогда уже поздно будет.
— Поздно для чего? — голос отца звучал угрожающе.
— Поздно попросить прощения. Поздно сказать, что я тебя понимаю, мам. Что ты имела право на счастье. Что тебе не нужно было терпеть ради нас.
Антонина Васильевна медленно подняла глаза.
— О чем ты говоришь, сынок?
— О Марии Петровне. О Светлане из бухгалтерии. О той женщине с курортов, как ее звали… Инна. О десятках других, о которых мы не знали.
Лена резко встала, опрокинув стул.
— Миша, хватит! Ты же видишь, мама плачет!
— Она плачет уже тридцать лет, Лен. Просто мы не замечали. Или не хотели замечать.
Григорий Иванович медленно поднялся и подошел к сыну. Лицо его было темным от злости.
— Ты думаешь, ты взрослый мужик? Думаешь, знаешь, как жить?
— Знаю, что не так, как ты.
Отец замахнулся, но Михаил не отстранился.
— Григорий, — тихо сказала мать. — Остановись.
Рука отца повисла в воздухе. Он посмотрел на жену, потом на сына.
— Ты же понимаешь, что разрушаешь семью?
