— Папа, семьи уже нет. Есть привычка. Есть страх остаться одному. Есть удобство. Но любви нет.
— А что такое любовь, по-твоему? — в голосе отца появились насмешливые нотки. — Цветочки-конфеточки? Ты в сказки веришь?
— Любовь — это уважение. Это когда не унижаешь человека, с которым живешь. Это когда не изменяешь на каждом углу, а потом приходишь домой и требуешь ужина.
— Я обеспечивал семью! — крикнул отец. — Я работал как проклятый, чтобы у вас все было!
— Деньги не оправдывают предательства, пап.
Ольга потянула мужа за рукав.
— Миша, может, правда не сегодня? Давайте спокойно поговорим дома.
— Нет, Оль. Сегодня. Пятьдесят лет — это срок. Хватит.
Антонина Васильевна вдруг заговорила. Голос у нее был тихий, но четкий.
— Михаил, ты думаешь, я не знала?
Все повернулись к ней. Она сидела прямо, сложив руки на столе.
— Конечно, знала. С первого раза знала. Помню, тебе было четыре года, Лене два. Твой отец пришел домой в липовом веночке. Сказал, что был на корпоративе. А в кармане нашла записку от Валентины из соседнего отдела.
Григорий Иванович опустился в кресло.
— Молчи, — спокойно сказала она. — Пятьдесят лет молчала, теперь твоя очередь.
Лена медленно подошла к матери.
— Мама, почему ты терпела?
— А куда мне было деваться? Двое маленьких детей, образования никакого, работы нет. Да и времена были другие. Разводились редко. Считалось позором.
— Но потом? Когда мы выросли?
Антонина Васильевна усмехнулась.
— Потом? Потом мне было уже сорок. Потом пятьдесят. Думала, кому я нужна? Привыкла уже. Дом, огород, внуки пошли.
— Мам, — голос Михаила дрогнул. — Ты же могла быть счастливой.
— Могла. — Она посмотрела на мужа. — Помнишь Василия Михайловича? Из соседнего дома?
— Да. Он предлагал мне уйти к нему. Это было… когда Мише исполнилось восемнадцать. Хороший был мужчина. Добрый. Руки золотые, в доме все умел делать. Вдовец.
— А то, что я дура была. Думала, дети осудят. Что скажут люди. Что грех это — семью разрушать.
Лена присела рядом с матерью.
— Мама, а мы бы поняли. Честное слово.
— Сейчас говоришь. А тогда? Ты же помнишь, как ты кричала, когда я на танцы собиралась? Говорила, что стыдно в моем возрасте.
— Я была глупая. Мне было двадцать лет.
— Вот и я так думала.
Григорий Иванович долго молчал, глядя в пол. Потом медленно поднял голову.
— Тоня, я… я не думал, что ты так мучаешься.
— А о чем ты думал? О том, что я не замечаю твои походы налево? Или о том, что мне все равно?
— Я думал… черт, не знаю, о чем я думал. Что ты привыкла. Что тебе хватает дома, детей, хозяйства.
— Мне хватало унижения, Гриша. Каждый день. Когда соседки жалели меня многозначительными взглядами. Когда твои любовницы звонили домой и вешали трубку, услышав мой голос. Когда дети спрашивали, почему папа так редко ночует дома.
Ольга тихо плакала, вытирая глаза салфеткой. Она прожила с Михаилом пятнадцать лет, и он никогда ей не изменял. Теперь она понимала почему.
