— Миша, — сказала она. — Ты из-за этого так боишься меня потерять?
— Я не хочу стать таким, как отец.
— Ты не станешь. Ты другой.
Григорий Иванович встал и подошел к окну. За стеклом моросил мелкий дождь, на улице было пасмурно.
— Может, вы правы, — сказал он, не оборачиваясь. — Может, я все испортил.
— Не все, — ответила Антонина Васильевна. — Дети хорошие выросли. Внуки есть. Дом построили.
— На лжи много чего строится. Важно, что теперь делать.
Лена взяла мать за руку.
— Мам, а ты… ты сейчас что думаешь? Может, еще не поздно что-то изменить?
— Поздно, доченька. Мне семьдесят три. Василий Михайлович умер пять лет назад. Сердце не выдержало.
— Но есть же другие люди. Ты еще не старая.
— Старая, Лен. Да и не в этом дело. Я уже не умею жить по-другому. Привыкла к своей жизни. К огороду, к дому. К вашему отцу, в конце концов.
Михаил подошел к матери и обнял ее.
— Прости меня, мам. За то, что молчал. За то, что не защитил тебя.
— Я давно уже не ребенок.
— Знаешь, сынок, — она погладила его по руке. — Я рада, что ты сказал. Устала я все в себе держать.
Отец повернулся от окна.
— Тоня, если ты хочешь… если ты не можешь больше жить со мной…
— Гриша, мне семьдесят три года. Куда я пойду? Да и нет у меня больше сил что-то менять.
— А у меня есть силы попробовать стать лучше.
— В семьдесят шесть лет?
Антонина Васильевна долго смотрела на мужа.
— Не знаю, Гриша. Много воды утекло.
— Но попробовать можно?
Она не ответила сразу. В комнате было тихо, только слышался стук дождя по стеклу.
— Можно, — сказала она наконец. — Только не обещай того, что не сможешь выполнить.
— Я обещаю только одно. Больше никого, кроме тебя.
— Это ты уже обещал. В ЗАГСе пятьдесят лет назад.
— Тогда я был молодым дураком. Думал, что мне все позволено.
— Сейчас я старый дурак. Но, может, более умный.
Лена тихо засмеялась сквозь слезы.
— Вы как в кино. Прямо сценарий готовый.
— Не как в кино, доча, — сказала мать. — В кино все проще. Там за полтора часа все проблемы решают.
Михаил сел рядом с отцом.
— Пап, я не хотел тебя унижать. Просто больше не мог молчать.
— Знаю. И правильно сделал. Давно пора было встряхнуться.
— Думаешь, получится начать сначала?
— Не сначала. Просто по-другому. Лучше. Честнее.
Ольга подошла к столу и начала убирать посуду.
— Может, продолжим праздник? — предложила она. — Только теперь честно. За то, что еще можно исправить.
— За то, что правда освобождает, — добавил Михаил.
— Даже если она болезненная, — согласилась Лена.
Григорий Иванович взял руку жены.
— За то, что я наконец понял, что у меня есть.
Антонина Васильевна не убрала руку.
— За то, что еще не все потеряно.
Они снова подняли бокалы. На этот раз тишины после тоста не было. Была осторожная надежда на то, что даже в семьдесят с лишним лет можно начать жить честно.
