Младший, Антон, ответил сразу. Он был художником, жил здесь же, в Нижнем, перебивался случайными заказами и преподавал в детской студии.
— Мам, привет! Что с голосом? Ты заболела?
— Нет, сынок. У меня новость. Мы с папой расходимся.
В отличие от Дениса, Антон не стал изображать удивление.
— Наконец-то, — выдохнул он. — Я уж думал, этого никогда не случится. Он тебя доконал, да? Эта его кислая морда по вечерам…
— У него другая, — просто сказала Марина.
— А, ну это все объясняет, — в голосе Антона зазвенел металл. — Классика жанра. Кризис среднего возраста у дедушки затянулся. Мам, ты где? Я сейчас приеду.
— Я у тети Иры. Не надо, Антош…
— Надо, мама, надо! — он уже явно одевался. — Сиди там, я через двадцать минут буду. Кофе мне поставьте.
Антон ворвался в Иринину квартиру, как вихрь. Сжал Марину в объятиях так, что хрустнули кости.
— Ну ты даешь, мать! Выглядишь как партизан после допроса. Так, что делаем? Вещи твои где?
— Отлично. Сейчас поедем, заберем. Я парней попрошу, у меня друг на «Газели». И чтоб духу его там не было. Я ему сейчас позвоню, выскажу все, что я думаю о профессуре.
— Не надо, Антон, — остановила его Марина. — Не унижайся. Я сама с ним разберусь.
— Ладно, — скрипнул зубами Антон. — Но если он хоть слово тебе скажет…
Ирина, наблюдавшая за этой сценой с одобрительной улыбкой, поставила перед Антоном чашку кофе.
— Пей, герой. А потом поедете квартиру смотреть. Я уже нашла пару вариантов.
Квартира нашлась в тот же день. Маленькая «двушка» в новом доме на Мещере, с огромным окном в гостиной, выходящим на строящийся стадион и Волгу. Она пахла свежей краской и бетоном, а не прошлым. Когда они вошли, Марина вдруг почувствовала, что может дышать.
— Берем, — сказала она решительно, оглядывая пустые светлые комнаты.
— Мам, может, посмотрим еще? — засомневался Антон.
Переезд был быстрым и деловым. Антон с другом-«газелистом» за час перетаскали коробки и чемоданы. Бориса дома не было. На комоде в прихожей лежали ключи. Марина прошла по пустеющей квартире, в последний раз коснулась рукой корешков книг в общем шкафу, провела пальцем по пыльной крышке рояля, на котором никто не играл уже лет двадцать. Никакой ностальгии. Только ощущение освобождения, как будто она сняла тесную, неудобную обувь, которую носила много лет.
Первые недели были самыми сложными. Тишина в новой квартире звенела в ушах. Марина расставила своих фарфоровых кошек на широком подоконнике, разложила книги. Купила новый чайник, новые шторы, мягкий плед. Она ходила на работу в свой архив, механически перебирала пыльные папки с документами XVIII века, отвечала на запросы исследователей, а вечерами сидела у огромного окна и смотрела, как зажигаются огни на том берегу Волги.
Однажды, разбирая старые бумаги, она наткнулась на свой школьный дневник. На последней странице корявым подростковым почерком было выведено: «Когда вырасту, буду жить в Ленинграде и рисовать акварелью мосты». Она горько усмехнулась. Ни Ленинграда, ни акварели в ее жизни так и не случилось. Случился Борис, политех, Нижний Новгород, архив.
И в этот момент что-то щелкнуло. А почему, собственно, нет?
На следующий день она пошла в художественный магазин и купила набор акварели, кисти и плотную бумагу. Вечером, неумело смешивая краски, она пыталась нарисовать закат над Волгой, который видела из своего окна. Получалось грязно, нелепо, но сам процесс — прикосновение кисти к бумаге, рождение цвета — завораживал.
Через месяц позвонил Борис. Голос у него был жалкий, простуженный.
— Марина, привет. Как ты?
— Нормально, — ответила она, не отрываясь от своего рисунка.
— Слушай, я… я был неправ. Это все ошибка. Кристина… она… мы не поняли друг друга. Она слишком молодая, у нас разные интересы. Я скучаю. По тебе, по нашей жизни. Марин, может, вернешься? Я все понял.
Марина отложила кисть. Посмотрела на свой рисунок — кривой, но яркий закат. Посмотрела на своих фарфоровых кошек, мирно дремавших на подоконнике в лучах вечернего солнца.
— Нет, Боря, — сказала она спокойно. — У тебя там, наверное, чай с османтусом закончился. Купи себе новый. А у меня теперь другой чай. И другая жизнь. Прощай.
Она нажала отбой и впервые за все это время почувствовала не пустоту, а покой. Глубокий, тихий, как гладь реки в безветренный день. Точка невозврата была пройдена окончательно и бесповоротно.
Осень сменилась зимой. Марина с головой ушла в работу. Ее начальница, молодая и энергичная женщина, предложила ей возглавить новый проект — оцифровку уникального фонда купеческих дневников. Это требовало изучения новых программ, работы со сканером, совершенно иного подхода. Сначала было страшно и трудно. Но постепенно Марина втянулась, и ей даже начало нравиться это ощущение — что она снова студентка, осваивающая что-то с нуля.
