Я смотрел на уборщицу.
Я пялился на эту женщину исподтишка.
Я никогда не видел такой красивой уборщицы.
Она же, стоя спиной ко мне, делала дело.
Сильными размашистыми движениями серой тряпкой тёрла окно, прыскала в него токсичной синей жидкостью.
Иногда, уборщица приподнималась на цыпочки, иногда, напротив, приседала.
При этом её брючный форменный костюм из дрянной синтетической бардовой ткани, отвратительно корёжился на спине, как будто издевательски хохотал над сильным, молодым ещё телом, за дёшево сданным в работу.
Я возненавидел тот костюм, старушечьего затхлого оттенка!
Мне хотелось взломать турникет, тряхнуть уборщицу за плечо:
Что ты здесь делаешь? Неужели цены себе не знаешь?».
Да мне тако-о — г-о хотелось! …
Но я лишь «сверлил» глазами женскую спину.
Один раз она опасливо оглянулась, обвела взглядом мрачную толпу, озадаченных, одетых в зимнее, людей и, не выискав, кто из нас «сверло», продолжила тереть.
Тот день был обычным.
В 12. 40 я пришёл в школу, чтобы забрать домой первоклассника-сына. По пятницам я всегда его забираю.
Мы год живём не вместе.
Так вот… я ждал сына.
Жался к стене школьного вестибюля, прятал глаза под задрипаной вязаной шапкой, которую приходя домой, я сую за батарею, чтобы просохла.
Близился конец урока.
Родители заполняли вестибюль. Опасливо глядели друг на друга. Поглубже в маску прятали носы.
И тут появилась уборщица.
Она, походя, без особого интереса прошлась взглядом по людям.
Однако, никем не заинтересовавшись, она отвернулась к окну, и, найдя в нём (полном дневного неясного зимнего света) правильный ракурс, всмотрелась в своё отражение, как будто в зеркало.
Заправила под косынку взбунтовавшийся локон.
Потом яростно фыркнула из пульверизатора туда, куда смотрела.
И тёрла, тёрла, тёрла…
Резким, рвущим ухо звуком, визгнул звонок с урока.
Из классов хлынул неуправляемый поток из школьников, их ора, летящей по воздуху чьей-то переполошенной, как курица, упавшая с насеста, растрёпанной тетради.
Лавина неслась по этажам вниз.
Прямиком в вестибюль.
Я интуитивно отступил назад.
Уборщица и ухом не вела.
Продолжала прыскать в окно ядовитую синюю жидкость.
— Папа, дай пятнадцать рублей. Я за пирогом в буфет сбегаю. – Дёрнул меня за рукав сын. – Сегодня с яблоком. Горячие.
Я сунул руку в карман, пощупал купюру. Я знал, не глядя: то была сотка. Последняя.
