«Ой, какой вкусный запах! Мамочка дома и пирожки печёт!», — девочка спустила ноги с кроватки и осторожно, стараясь не коснуться холодного паркета, засунула в пушистые розовые тапочки. Потом, будто её кто-то на верёвочке тянул, вышла из комнаты в коридор, затем в кухню — источник тепла и невероятного аромата.
Ниночка не ошиблась: мама, в фартуке в красно-белую клетку поверх домашнего халата, вынимала из духовки противень. Пирожки получились все, как на подбор, круглые и румяные. Какая же в них начинка? Тушёная капуста? Рубленное яйцо с рисом? Ой, малиновое варенье? Так не терпелось попробовать, и девочка уже собиралась подбежать к маме и поцеловать, но вдруг остановилась, как вкопанная, увидев, что мама в кухне не одна. За столом сидела женщина, которую Ниночка никогда раньше не видела: у неё были грустные глаза и тёмные с проседью волосы, а на потрёпанное чёрное старомодное пальто была нашита жёлтая шестиконечная звёздочка. Лицо у незнакомки было худое и бледное, и она смотрела на пирожки жадным голодным взглядом.
— Проснулась, моя ласточка! — Мама подхватила Ниночку и расцеловала в обе щёки. Мягкие тёплые и надёжные, руки мамы пахли тестом. — Садись, я тебе молока налью и пирожок дам.
Девочка переминалась с ноги на ногу, краем глаза поглядывая на незнакомку. Мама поставила на стол стакан с молоком и тарелку с пирожком. Словно подчиняясь какому-то наитию, Ниночка протянула пирожок гостье. Та осторожно и недоверчиво взяла его двумя пальцами, будто не веря, что кто-то может добровольно расстаться с таким сокровищем, и слабо улыбнулась. Бледные тонкие губы беззвучно прошептали «Спасибо!».
— Мама, дай мне, пожалуйста, ещё пирожок!
— Неужели так быстро проглотила? Осторожно, они ещё горячие, обожжёшься.
— Нет, мамуля, я его тётеньке отдала.
— Кому? — удивилась мама.
Ниночка обернулась, но в кухне и вправду никого не было. Незнакомая женщина исчезла.
— Ой! — девочка прикрыла рот ладошкой. — Она же только что за столом сидела. И пирожок взяла. Она была голодная!
— Ты у меня такая фантазёрка! — мама ласково погладила её по тёмным пушистым волосам. — Никого, кроме нас, нет дома. Кушай пирожок, доченька!
С этого дня, мир вокруг Ниночки изменился. Ей казалось, что она видит то, чего не замечают другие: бородатый дяденька с нахлобученной на глаза старомодной круглой меховой шапкой у автобусной остановки; маленький мальчик в матросском костюме в магазине, заплаканный и потерянный; девочка с двумя аккуратными косичками в раздевалке, после танцевального кружка. Эти незнакомые люди смотрели на неё, удивляясь, что она может их видеть. Ниночке не было страшно — почему-то она была уверена, что они ничем ей не угрожали.
Сначала девчушка хотела поделиться увиденным с мамой и папой, но они всегда говорили ей, что она всё придумала. Как-то поздно вечером, по дороге в туалет, Ниночка заметила, что сквозь стекло кухонной двери, покрытое «морозным» узором, сочится свет. Родители ещё не спали, и раздавался приглушённый шум их голосов. Как она иногда делала и раньше, девочка подошла и прислушалась.
— Я не знаю, что с Ниной, она говорит про каких-то странных людей, причём описывает в таких подробностях, будто они живые. Даже придумала, что в нашей кухне сидела женщина в пальто с жёлтой звездой, — в полголоса шептала мама.
— Жёлтой? Как евреям фашисты приказывали носить? Она что, картинку в книжке увидела? — это гудел более глубокий голос папы.
— Не знаю, я ей такие тяжёлые книжки ещё не читаю.
— А в садике? Раньше на месте этого района было гетто, потом всех увезли в концентрационные лагеря. Домой никто уже не возвратился — погибли в Освенциме, в Берген-Бельзене. Может быть, им воспитательница рассказала?
— Глупости, в садике бы точно нас предупредили, чтобы мы заранее подготовились, что на вопросы ребёнка отвечать. А другие её фантазии? Даже не знаю, что и думать.
— Говорил я тебе, — папа загорячился и необдуманно повысил голос. — Нельзя называть ребёнка в честь твоей сестры! Ни к чему хорошему это не приведёт, плохая примета!
— Не сходи с ума, при чём тут имя? Любое, если его, конечно, совсем не выдумать, связано со чьей-то смертью.
— Да, Соня, но это не далёкая смерть, это очень близко тебе, и её убийцу так и не нашли! Вдруг все эти глупости — месть твоей сестры?
— Ты сошёл с ума! Нина здесь ни при чём! Как ты можешь говорить такое? Ты что, хотел, чтобы я совсем её забыла? Чтобы от неё в этом мире совсем ничего не осталось, даже имени?
Мама заплакала, очень по-детски шмыгая носом и часто всхлипывая. Папа сразу начал виновато бормотать что-то нежное и успокаивающее.
Ниночка, расстроенная и встревоженная редкой ссорой родителей, осторожно отошла от двери, чтобы её не поймали за подслушиванием, и больше никогда никому не говорила о своих странных видениях. Зато она часто думала о тёте и тёзке. Девочка ненавидела своё имя: необычное, которое было в школе у неё одной. И не потому, что оно было какое-то старомодное, пропитанное нафталином. Несмотря на папино сопротивление, мама так назвала её в честь любимой старшей сестры, которая умерла очень рано, а как — Ниночке никто не говорил. Папе казалось неправильным называть дочь таким именем но, после месяца споров и даже ссор, в течение которого малышка оставалась безымянной, мама настояла.
Часто, расчёсывая длинные, блестящие чёрные волосы дочери, мама описывала ей очаровательную и обаятельную девушку, которую все любили. «Она была для меня самой умной, самой красивой, самой доброй на свете. Я так гордилась, что у меня такая старшая сестра!». Ниночка внимательно слушала, но никак не могла представить себе такое совершенство.
Прошли годы с её первого яркого видения, Ниночка подросла и пошла в школу. Она прилежно училась и примерно себя вела, всеми силами стараясь не привлекать внимания, и добилась того, что её почти не замечали — учительницы не вызывали к доске, а одноклассницы не приглашали на дни рождения. Ниночку это вполне устраивало. Со временем, она привыкла к своим странностям, как привыкла к тому, что мир всё более и более терял краски. Будто из окружающего её пейзажа постепенно исчезала яркость: блекла зелень травы, выцветала голубизна неба, стиралась даже огненная краснота солнца. Она давно про себя решила, что больна неизлечимой болезнью и, наверно, умрёт рано, как и её тётя. Поэтому не стоило беспокоить папу и маму или строить планы на будущее.
В этот день, в самом начале марта, девочка была дома одна. Все уроки были сделаны, и Ниночка сидела в кухне, положив ноги на тёплую батарею и читая книжку, лежавшую у неё на коленях. За окном, чёрные и белые тона поздней зимы и ранней весны растворялись друг в друге, создавая некое подобие японского рисунка тушью.
Тонкий музыкальный звон разбивающего стекла и поток осколков буквально обрушились на неё. Ей ещё повезло, что ни один острый кусочек не порезал босые ноги. Виновник этого события как ни в чём ни бывало лежал на серых плитках пола — красный мячик, похожий на футбольный, но поменьше. Девочка всё ещё приходила в себя от образовавшегося вокруг прозрачного месива и ворвавшегося в квартиру холодного ветра, когда во входную дверь позвонили. Осторожно, стараясь не ступить в битое стекло, Нина подошла к двери и открыла. На пороге стоял мальчик, примерно одного с ней возраста, которого она никогда раньше не видела. У него были огненно-рыжие волосы, и даже лицо, щедро обсыпанное веснушками, казалось апельсинового цвета.
— Извини, — нерешительно начал он. — Мой мячик не у тебя, случайно?
— Ты нам окно разбил! Делать тебе, что ли, нечего? Кто же в снегу в футбол играет?
— Я не специально, — защищался мальчишка. — Мой папа может вставить стекло, он всё умеет.
Почему-то Нине не хотелось на него сердиться — он был такой яркий! Будто в её жизнь и правда ворвалось солнце.
— Я — Нина. А как тебя зовут?
— Вовчик, — он протянул ей руку.
— Знаешь что, Вовчик, помоги мне убраться, чтобы никто не порезался, а потом мы попробуем заклеить окно, а то сквозняк. У нас есть большой кусок толстого картона, в него новый холодильник был упакован.
Вовка начал ей помогать, и вдвоём они быстренько разобрались со стеклом и даже успели закрыть дыру окна до того, как Нинины родители пришли с работы.
— Ну, вот и всё, — по-взрослому выдохнула девочка. — Теперь пусть твой папа с моим о стекле поговорит, хорошо?
