Иногда по вечерам включала музыку и сидела на кухне с вином. Раньше мечтала о тишине — теперь ловила себя на том, что включала сериал просто как фон, чтобы не так звенело в ушах.
Денис не звонил. Не писал. Не появлялся.
Пару раз она почти написала ему сама. Просто — «Как ты?», «Ты где сейчас живёшь?», «А мама твоя нашла себе ванну по вкусу?» Но удаляла. Потому что знала ответ: ей больше не хочется быть женщиной, которая спрашивает. Она теперь та, которая выбирает.
В начале марта он всё-таки пришёл.
Без звонка. Просто встал в дверях, как будто всё это время стоял где-то на лестничной клетке и собирался с духом.
— Привет, — тихо сказал он.
Мария молча поставила чашку на стол.
— Мне некуда идти, — сказал он.
Она подняла брови. Не удивлённо. Скорее — устало.
— Уехала в деревню. Сказала, устала. От всех. Даже от меня.
Мария не ответила. Он зашёл, будто бы уже решил, что имеет на это право. Снял куртку. Обулся. Посмотрел на обои.
— Классно. Светлее стало.
— Да, — кивнула она. — И чище.
— Маша, я… я всё понял.
— Что именно? — повернулась она к нему, сложив руки на груди.
— Что мама перегнула. Что я повёл себя как тряпка. Что ты была права.
— Ага, — усмехнулась Мария. — И когда ты это понял? Когда она уехала? Или когда стало негде ночевать?
— Это несправедливо…
— Несправедливо? — она подошла ближе. — Ты стоял в стороне, когда меня выгоняли из моей же спальни. Ты молчал, когда меня называли истеричкой. Ты закрывал глаза, когда разрушали то, что я строила. И всё, что ты тогда сказал — «она мама». А я — что? Девочка из интернета?
— Нет, — перебила она. — Ты был удобный. А теперь хочешь быть жалкий. Сменил тактику.
Он сел за стол, глядя на кружку.
— Был, — кивнула она. — Пока ты не решил, что любовь — это терпеть. А я решила, что любовь — это уважение.
Он долго молчал. Потом поднял голову:
— Я хочу вернуться. Всё исправить. Быть с тобой. Без мамы. Без борща. Просто ты и я.
Она тоже села. Посмотрела на него внимательно. Медленно. Как врач, решающий — резать или отпустить.
— Денис, у тебя на лице пластырь.
— На носу. Чуть сбоку.
Он потрогал — ничего.
— Воображаемый. Как и твоя готовность измениться.
— Знаешь, за этот месяц я впервые почувствовала, каково это — быть собой. Без тебя, без Галины Петровны, без вечной вины. Я не хочу возвращаться туда, где каждый день приходится драться за право дышать.
Он встал, сжал кулаки.
— Значит, всё? Ты просто вычеркнешь нас?
— Нет, — ответила спокойно. — Вычеркнула ты меня. Я просто подвожу итог.
Он стоял ещё пару секунд. Потом кивнул. И ушёл.
На этот раз — громко хлопнув дверью. Без доводчиков.
Вечером Мария написала заявление на развод. Отправила по электронной почте адвокату. Сделала себе чай с мятой. И вдруг поняла: теперь у неё не просто квартира. Теперь это дом, где никто больше не голосует против неё.
Зазвонил телефон. Подруга.
— Ну чё, как ты? Он появился?
— Ага. Как моль на свет.
На том конце — пауза.
— Знаешь, — добавила Мария, — если однажды я и подпущу кого-то снова к себе, то только того, кто умеет разуваться у двери, а не лезть в душу в грязных ботинках.
— Не машина. Женщина. Которая больше не даёт себя переставлять, как табуретку.
Она встала, подошла к окну. За стеклом — март. Улица шумела, как всегда. Но внутри было впервые за долгое время по-настоящему тихо.
Тишина без людей, которые предали.
Тишина, в которой можно строить всё заново.
И строить будет только она.
