Он надел очки, внимательно изучил бумаги. Молчал долго, потом снял очки, потёр переносицу:
— Эх, Валентина Петровна… Расписка эта — филькина грамота. Без нотариального заверения, без условий возврата. Максимум — можете в суд подать, но процесс затянется на годы. А платить по кредиту надо сейчас.
— То есть я одна за всё отвечаю?
— Именно так. Банку всё равно, кому вы деньги отдали. Для них вы — заёмщик. Не платите — опишут имущество, из пенсии вычитать будут.
Имущество… Моя двушка в хрущёвке, доставшаяся от родителей. Единственное, что есть.
— Я боюсь, Павел Семёнович, — голос сорвался, — боюсь, что останусь должна до конца жизни. Мне же семьдесят уже.
Он налил чаю, пододвинул ко мне. Чай пах мятой и чем-то горьким — может, это моя горечь такой привкус давала.
— Знаете, что я вам скажу? Перестаньте платить за неё. Пусть сама выкручивается. Да, вам звонить будут, да, неприятно. Но иначе она так и будет на вашей шее сидеть.
— Но это же внучка…
— А вы — человек. С правом на спокойную старость. Подумайте об этом.
Вышла я от него как в тумане. На улице первый снег пошёл — ранний в этом году. Снежинки липли к пальто, таяли. Как мои иллюзии о том, что семья — это всегда поддержка. Иногда семья — это те, кто садится тебе на шею, да ещё и ноги свешивает.
Три часа ночи. Я сидела за кухонным столом при свете настольной лампы. Передо мной — чистый лист бумаги и ручка. Рука не слушалась, буквы выходили корявые, будто я снова первоклассница.
«Дорогая Анна,» — написала и зачеркнула. Какая она дорогая, если четвёртый месяц морочит голову?
«Анна, мне нужно сказать тебе важные вещи…»
Нет, слишком мягко. Я скомкала лист, взяла новый.
Пишу тебе не с упрёками — что толку причитать над пролитым молоком? Пишу, чтобы расставить точки над i.
Четыре месяца я плачу твой кредит. Четыре месяца слушаю обещания. Моя пенсия уходит на твои долги, а я питаюсь хлебом и чаем. Но дело даже не в деньгах.
Дело в том, что я позволила тебе думать, будто бабушка — это бездонный колодец, из которого можно черпать бесконечно. Это моя ошибка. Я вырастила тебя после развода родителей, баловала, защищала от всего. И вот результат — ты искренне веришь, что мир тебе должен. Что бабушка должна. Что все должны.
Но знаешь что? С этого момента — ты сама. Я не враг тебе, но и не спасательный круг больше. Платежи по кредиту буду требовать через суд, если понадобится. Расписку твою отнесу к нотариусу, пусть хоть какую-то силу придаст.
Я устала, Аня. Устала бояться звонков из банка, устала считать копейки, устала ждать, что ты одумаешься. В мои годы хочется читать книги, гулять в парке, встречаться с подругами. А не дрожать от каждого звонка.
Это не значит, что я тебя разлюбила. Это значит, что я наконец-то полюбила себя достаточно, чтобы сказать «хватит».
Твой платёж — седьмого числа. Жду. Бабушка Валя»
Запечатала конверт, написала адрес. Утром опущу в почтовый ящик. А сейчас… сейчас выпью чаю с последним кусочком сахара и лягу спать. Впервые за четыре месяца — спокойно.
Прошла неделя. Я как раз заваривала гречку — до пенсии три дня, в холодильнике пусто, — когда раздался звонок в дверь. Не стук, а именно звонок — настойчивый, требовательный.
Анна стояла на пороге. Похудевшая, с синяками под глазами, в каком-то мятом пуховике. В руках — пакет.
Я отступила, пропуская. Она прошла на кухню, села на свой любимый табурет у окна. Молчала, я тоже. Только гречка на плите тихо булькала.
