Мама ребёнка металась между ними, прижимая сына к себе.
— Лариса Ивановна, вы превышаете полномочия, — голос заведующей стал жёстким. — Я отвечаю за всё, что здесь происходит. И решаю я.
— А я отвечаю за людей, — Лариса достала ампулу с антибиотиком. — Тридцать лет работаю, знаю, что делаю.
— Если вы сделаете укол без моего разрешения, я напишу докладную, — Ольга Сергеевна встала между Ларисой и ребёнком.
Женщины смотрели друг на друга. Мать с сыном в это время тихо вышли из кабинета. Лариса услышала, как за дверью заплакал мальчик.
— Поздравляю, — сказала она. — Протокол соблюдён.
Ольга Сергеевна покраснела, но ничего не ответила.
Лариса села за стол, положила голову на руки. И дома не слышат, и на работе не слышат. Где же то место, где её голос что-то значит?
Вечером Лариса помогала соседке Тамаре Петровне. У той слегла дочь с маленьким ребёнком, а сама старушка еле на ногах держалась. Лариса принесла лекарства, померила давление, посидела с внуком, пока Тамара Петровна съездила в магазин.
Домой вернулась в десять. Валерий ждал её на кухне. Лицо мрачное, руки сжаты в кулаки.
— Где была? — спросил он, не здороваясь.
— У Тамары Петровны. Она заболела…
— Конечно, — он встал со стула. — Для всех есть время. Для всех силы находятся. А дома что? Посуда не мыта, ужин не приготовлен.
— Валер, я же работала с утра…
— Работала! — он хлопнул ладонью по столу. — Всегда у тебя работа важнее семьи. Чужие люди дороже мужа.
— Какой семьи? — вырвалось у Ларисы. — Ты мне вчера счета выставил!
— А ты что хотела? Чтобы я тебя содержал и в рот заглядывал? — Валерий подошёл ближе. — Ты живёшь у меня. Дом мой. Документы на меня. Хочешь свободы — иди на все четыре стороны.
Лариса отшатнулась, как от удара.
— Нет никакого «Валер»! — он размахивал руками. — Тридцать лет я тебя терпел. Твою медицину, твоих больных, твоё вечное нытьё. Думал, к старости поумнеешь, а ты всё то же самое.
— Я нытьё? — голос Ларисы дрожал. — Я просила только…
— Внимания! — он передразнил её. — Внимания ей подавай. А что ты взамен? Готовишь кое-как, дома беспорядок, денег не приносишь толком.
— Двадцать две тысячи я приношу…
— Крохи! — он махнул рукой. — Моя пенсия больше. Мой дом, мои деньги. А ты — нахлебница.
Слово «нахлебница» повисло в воздухе. Лариса почувствовала, как что-то внутри неё надламывается. Окончательно и бесповоротно.
— Значит, дом твой? — тихо спросила она.
— Мой. И если тебе не нравится, дверь вон там.
Лариса кивнула. Медленно сняла фартук, повесила на крючок.
— Хорошо, — сказала она. — Я поняла.
И пошла в спальню собирать вещи.
Утром Лариса пошла в сельскую администрацию. Нужно было узнать правду — вдруг Валерий просто злился, вдруг дом всё-таки общий? Тридцать лет совместной жизни что-то да значат.
За столом сидел спокойный мужчина лет пятидесяти. Юрист, как представился.
— Ларису Ивановну слушаю, — он отложил ручку, внимательно посмотрел на неё.
