— Арсений спрашивал о тебе. Передавал, что скучает.
— Пожалуйста, не надо, — она мягко, но твёрдо покачала головой. — Я не хочу ничего о нём знать.
— Он… он вроде как изменился. Похмелился, что ли.
— Возможно. Но я тоже изменилась. И назад, в ту клетку, я не вернусь никогда.
Она улыбнулась — по-настоящему, широко и светло, впервые за долгие-долгие годы — и пошла дальше по аллее, залитой осенним солнцем. Худенькая, хрупкая, но невероятно сильная. Та самая, которую три года называли коровой и дурой. Та, что нашла в заточении своей души силы на побег.
А Арсений остался. В своей стерильно чистой, просторной и мёртво-тихой квартире. Некого было унижать. Не перед кем было демонстрировать своё мнимое превосходство. Некому было доказывать свою значимость.
Он нашёл себе другую. Молодую, яркую, с огоньком в глазах. Она сначала смеялась его «колкостям», принимая их за остроумие. На втором месяце назвала его бестактным хамом. На третьем — ушла, хлопнув дверью с такой силой, что с полки свалилась дорогая фарфоровая статуэтка.
Потом была ещё одна. И ещё. Они все уходили. Стоило ему лишь начать свою «воспитательную программу» — указывать, как правильно мыть посуду, как одеваться, что говорить.
— Да что же это с ними всеми стряслось? — жаловался он Максиму за бокалом виски. — Совсем обидчивыми стали, просто трогать нельзя! Никакого чувства юмора! Шуток нормальных не понимают!
Максим лишь молча слушал, глядя на дно бокала. Что он мог сказать? Что его друг собственноручно, кирпичик за кирпичиком, разобрал до фундамента своё счастье? Что унижение — это не форма любви, а её полная противоположность? Что нельзя строить отношения, возводя себя в ранг тирана, а партнёра — в ранг раба? Арсений не понял бы. Для него это были всего лишь шутки. Безобидный способ самоутвердиться, показать, кто в доме лев, а кто — подстилка. Он так и не осознал, что каждое его «дура», каждое «корова» были невидимыми, но прочными гвоздями, которые он вбивал в крышку гроба своего брака.
Анна поняла. Вовремя. Пока последние силы не были окончательно истощены. Пока в глубине её израненной души теплилась искорка веры в то, что она достойна большего, чем быть вечной мишенью для «остроумных» шуток.
И, как показала жизнь, она была права. Год спустя она встретила человека. Мужчину, который смотрел на неё не оценивающим, а восхищённым взглядом. Который называл её не «коровой», а «солнышком». Который искренне восхищался её преданностью детям, её тонкой душевной организацией. Который шептал, что она невероятно красива — утром, с растрёпанными волосами, вечером, уставшая после работы, без грамма косметики и в вечернем платье.
Они поженились. Тихо, без пафоса и многолюдного застолья, в кругу самых близких. Максим был свидетелем со стороны жениха.
— Счастлива? — спросил он её после церемонии, глядя на её сияющее лицо.
— Знаешь, что самое удивительное? — она задумалась. — Я стала забывать, каково это — бояться сказать что-то не то. Забываю это чувство постоянной готовности к оскорблению, когда каждый нерв напряжён в ожидании удара. Оказывается, можно просто жить. Дышать полной грудью. Быть собой. И это — самое большое счастье.
А Арсений так и остался один. Со своим ядовитым «юмором», который не казался смешным никому, кроме него самого. С уверенностью, что женщин нужно ломать и ставить в строгие рамки. С твёрдым убеждением, что унижение — это нормальная составляющая семейной жизни.
Иногда, в редкие минуты тишины, он вспоминал Анну. Ту, тихую, покорную, всё сносившую молча. Идеальную, как ему казалось, жену. Которая безупречно готовила, идеально убирала, безропотно терпела его выходки. Которая плакала так тихо, чтобы не мешать ему отдыхать.
Лишь теперь, когда её не стало рядом, до него начало медленно и мучительно доходить — её покорность была обманчива. Она не ломалась. Она копила силы. Копила тихо, по крупицам, чтобы в один, совершенно обычный вечер, сказать своё последнее «хватит» и уйти. Навсегда. Оставив его в гулкой пустоте его собственного творения.
Но прозрение пришло слишком поздно. Его «корова» оказалась человеком с железной волей. Его «дура» — мудрой женщиной, нашедшей в себе силы спасти себя саму. А тот, кто мнил себя повелителем и хозяином положения, остался у разбитого корыта, в полном и безоговорочном одиночестве, которое было громче всех его оскорблений.
