— Извините за мою корову! Опять жрёт без меры! — Голос Арсения, обычно бархатный и уверенный, на этот раз прозвучал, как удар хлыста по лицу, разрывая в клочья праздничную атмосферу, боль от которого ощутил каждый. Анна замерла с вилкой в руке, превратившись в изваяние из стыда и неверия. Ломтик ветчины, аккуратно нанизанный на зубцы, так и не долетел до хрустальной тарелки, застыв на полпути. Она, такая хрупкая, будто сотканная из осенней паутины, сидела напротив своего мужа и чувствовала, как на неё устремляются десятки глаз — колючих, сочувствующих, шокированных. Её собственное тело внезапно стало чужеродным, неподъёмным, а сердце забилось где-то в горле, перекрывая воздух. Максим, лучший друг Арсения, поперхнулся дорогим шампанским, и золотистые пузырьки зашипели в его бокале, словно разделяя возмущение. Его супруга, Вероника, сидевшая рядом, открыла рот в идеальной окружности изумления, но ни единый звук не смог преодолеть кома неловкости, застрявший в горле. За роскошным столом, ломившимся от яств, повисла та самая оглушительная тишина, которая густеет, как кисель, и в которой даже шелест собственных ресниц кажется предательским шумом. — Арсений, ты что это такое говоришь? — Максим первым нашёл в себе силы нарушить гнетущее молчание, его голос прозвучал хрипло и неуверенно.
— А что такое? Правду теперь говорить нельзя? — Арсений с театральным изяществом откинулся на спинку своего массивного венецианского стула, явно довольный произведённым эффектом. Его взгляд, скользнувший по гостям, искал одобрения. — Моя дурочка опять набрала лишнего, просто стыдно с ней на люди показываться! Словно на трёх человек готовила, а не на гостей.
Анна сидела, заливаясь алым румянцем. Но это был не румянец стыда — это была жгучая волна унижения, сжигающая изнутри. Слёзы, едкие и предательские, подступили к глазам, но она привычно, до автоматизма, втянула их обратно, заставив раствориться в глубине души. Она научилась этому искусству за три года замужества. Сначала плакала в подушку, потом — в ванной, а потом слёзы просто… иссякли. Какой в них смысл, если они лишь распаляют обидчика? — Да брось ты, Арсений, — неуверенно пробормотал Сергей с другого конца стола, пытаясь спасти тонущий корабль вечера. — Анечка у тебя просто красавица, душу греет.
— Красавица? — Арсений фыркнул, и его смех прозвучал фальшиво и резко, как скрежет металла. — Ты её, что ли, без всех этих косметических обманов видел? Утром, так, простая, серая? Я, бывает, проснусь и аж вздрогну: кто это тут рядом улёгся? Откуда такое чудо-юдо взялось?
Кто-то из гостей нервно, сдавленно хихикнул, тут же замолчав под тяжёлым взглядом Вероники. Кто-то с внезапным рвением уткнулся в тарелку с салатом, изучая узоры из майонеза. И в этот момент Анна поднялась. Медленно, как во сне, будто каждое её движение давалось невероятной ценой, отрывая от стула частичку её самой.
— Я… я в уборную, — прошептала она так тихо, что слова едва долетели до окружающих, и, не глядя ни на кого, вышла из гостиной, унося с собой остатки своего растоптанного достоинства.
— О, обиделась! — с самодовольным видом констатировал Арсений, разводя руками. — Ничего, привычное дело. Сейчас вернётся, надует губки бантиком и будет молчать до самого утра. Баб, знаете ли, в ежовых рукавицах держать нужно, а то распускаются, как плесень!
Максим смотрел на своего друга, с которым они прошли плечом к плечу пятнадцать лет — от беззаботной юности до обретённой стабильности, и не узнавал его черты. Арсений всегда был душой любой компании, харизматичным и щедрым весельчаком. Когда он женился на Анне, все искренне радовались: она — нежная, словно фарфоровая статуэтка, с огромными карими глазами, в которых утопало небо; он — статный, успешный, уверенный в себе. Казалось, сама судьба соединила две половинки.
Но что-то пошло не так, тихо и незаметно, как трещина в фамильном зеркале. Сначала появились «безобидные шуточки». При друзьях Арсений начал называть жену «моя дурочка», «тупица», «недотёпа». Все неловко ухмылялись, списывая на своеобразный семейный юмор. Потом стало хуже. Шутки превратились в колкие замечания, а те — в откровенные унижения.
«Смотрите-ка, моя хрюшка опять торт умяла!» — гремел он на весь ресторан, когда Анна робко заказывала себе десерт.
«Простите, друзья, моя полудохлая кошка готовить не умеет, придётся терпеть!» — извивался он перед гостями за изысканный ужин, который Анна готовила с утра.
