— Я говорила? — Ирина встала с лавочки, начала ходить по двору. — Я говорила, что тяжело без тебя, что скучаю! А ты слышал только то, что хотел слышать!
— Слушай, я домой иду. У Марины голова болит, я ей лекарство покупал.
— То есть ты за ней ухаживаешь? Лекарства покупаешь?
— Я просто человечный мужик. В отличие от некоторых, кто только о себе думает.
Ирина застыла на месте. В голове звенело. Двадцать лет она терпела его придирки, холодность, равнодушие. Молчала, когда он забывал её день рождения. Не жаловалась, когда он тратил её зарплату на своих друзей. И теперь она «думает только о себе»?
— О себе? — тихо переспросила она. — Коля, я последние три года работаю как каторжная, чтобы мы ипотеку быстрее выплатили. Чтобы ты мог не работать сверхурочно. Чтобы нам было легче.
— Ну и что? Я тебя не заставлял.
— Не заставлял. Но и спасибо не сказал.
Николай раздражённо фыркнул:
— А что, теперь за всё спасибо говорить? Мы же семья. Или были семьёй.
— Были? — Сердце ёкнуло. — То есть теперь не семья?
— Не знаю, Ира. Ты постоянно в разъездах, я тут один как собака. Марина хоть по-человечески со мной разговаривает.
— По-человечески, — повторила Ирина. Слова вязли во рту, как застывший мёд. — А я с тобой как разговаривала?
— Да когда? Приедешь — устала. Уедешь — занята чемоданами. Живём как соседи.
— Я же для тебя стараюсь! Для нас!
— Для нас. Всё для нас. А где это «нас», Ира? Покажи мне.
Ирина поняла, что плачет. Слёзы текли сами собой, беззвучно, горячими струйками по лицу.
— Значит, я сама виновата? Что меня из дома выставили?
— Я же сказал — временно. Не драматизируй.
— Хорошо, — Ирина вытерла лицо рукавом. — Хорошо, Коля. Значит, теперь я всё поняла.
— То есть я дура. Дура, которая тебя двадцать лет любила.
И она положила трубку. Впервые за двадцать лет брака она первая положила трубку.
В квартире у сестры пахло корицей и свежим хлебом. Света встретила её на пороге, одним взглядом оценила ситуацию и молча обняла.
— Чай? Кофе? — спросила она, усаживая Ирину на кухню.
— Что покрепче, — мрачно ответила Ирина.
Света достала бутылку коньяка, налила две рюмки.
Ирина выпила залпом, поморщилась. Коньяк жёг горло, но внутри стало немного теплее.
— Своём доме чужая стала. Понимаешь? Приехала — а там другая женщина живёт. С ребёнком.
Света долила ещё коньяку, села напротив.
— И что этот… — она не могла произнести имя зятя без презрения в голосе — что Николай говорит?
— А что он может говорить? Виноватой меня делает. Мол, сама редко дома бываю, вот он и приютил бедняжку.
— Сволочь. — Света не стеснялась в выражениях, когда дело касалось мужа сестры. Никогда его не любила. — А ты что? Молчишь?
— А что я могу? — Ирина развела руками. — Квартира оформлена на него. Я ж дура была — всё на мужа переписала, когда ипотеку брали. Он сказал, так лучше для банка.
— Господи, Ириша. Ну как можно быть такой доверчивой?
— Не знаю. Любила, наверное.
Света встала, начала ходить по кухне. Её халат развевался, как знамя битвы.
— Всё, хватит. Завтра идём к адвокату. Будем с ним судиться.
— За что? Он меня не выгонял. Он просто попросил подождать.
— Ирин, ты себя слышишь? Тебя из собственного дома!..
— Своего ли? — тихо перебила Ирина. — Может, он прав. Может, я правда была плохой женой. Всё время в разъездах, усталая, злая. А ему хотелось тепла, понимания…
Света резко повернулась к сестре:
— Прекрати! Прекрати себя казнить! Ты вкалывала как лошадь, чтобы ваша семья жила лучше. А он что делал? Лежал на диване, смотрел футбол, жаловался, что денег мало!
— Ничего ты! — Света стукнула кулаком по столу. — Ты добрая, честная, работящая. А он — эгоист и подлец. И если ты этого не видишь, то ты и правда дура.
Ирина всхлипнула. Она так устала защищать Николая. Даже перед сестрой. Даже перед собой.
— Светка, а вдруг я упустила что-то? Вдруг могла всё исправить? Больше времени дома проводить, нежнее быть?
— Ира, посмотри на меня, — Света присела рядом, взяла сестру за руки. — Ты помнишь, как мы девчонками были? Как ты о семье мечтала? Помнишь?
— Помню. Хотела, чтобы дом полная чаша был. Чтобы муж любил, дети смеялись.
— И что у тебя получилось? Муж тебя третирует, детей нет, а дом… дом теперь не твой.
Ирина закрыла лицо руками. Горько плакала, как не плакала с детства.
— Зачем я всё это терпела? Зачем молчала, когда он меня унижал? Думала, авось пронесёт, авось всё наладится.
— Потому что ты хорошая. А хорошие люди верят, что и другие хорошие.
— Значит, я была неправа?
— Неправа в том, что позволяла собой помыкать. А теперь — пора исправляться.
Света поставила перед сестрой свежую чашку чая, добавила мёду.
— Завтра идём к адвокату. Будем доказывать, что ты тоже имеешь права на квартиру. Ведь ипотеку-то вы вместе выплачивали?
— Да, конечно. Мои деньги в основном шли на платежи.
— Вот видишь. Значит, есть шансы. А пока суд да дело — поживёшь у меня. Комната свободная есть.
Ирина посмотрела на сестру благодарными глазами.
