Обычный вечер медленно опускался на город, окрашивая небо в нежные персиковые и сиреневые тона. Я стояла на кухне в лучах заходящего солнца, ритмично нарезая свежие овощи для вечернего салата. В воздухе витал аромат только что испеченного хлеба и зелени, создавая атмосферу уюта и покоя, которую так ценила наша маленькая семья. Вдруг эту идиллию пронзил резкий, настойчивый, повторяющийся несколько раз подряд звук дверного звонка. Он был таким громким и тревожным, что у меня на мгновение замерло сердце, а нож в руке дрогнул.
Я медленно отложила нож, тщательно вытерла руки в полотенце, стараясь унять легкую дрожь в пальцах, и направилась в прихожую. С каждым шагом тревога нарастала, сжимая горло. Я потянула за ручку, и дверь распахнулась, впустив в наш тихий мирок бурю. На пороге, залитая алым светом заката, стояла Елена Викторовна, моя свекровь. Ее лицо, обычно строгое, но спокойное, сейчас было искажено гримасой неконтролируемого гнева. Пальцы сжимали ручку сумки так, что костяшки побелели. Рядом с ней, чуть поодаль, словно пытаясь дистанцироваться от надвигающегося конфликта, стоял мой супруг, Дмитрий. Его взгляд был устремлен куда-то в пол, а поза выражала крайнюю степень неловкости и беспомощности.
– Где же она, эта малолетняя преступница? – прозвучал хриплый, полный ярости вопрос Елены Викторовны, обрушившийся на меня без каких-либо приветствий или предисловий. Ее голос резанул слух, нарушая вечернюю тишину.
Я сделала глубокий вдох, пытаясь найти в себе силы сохранить самообладание. Внутри все сжалось в тугой, болезненный комок.
– Добрый вечер, Елена Викторовна, – произнесла я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно и спокойно, хотя внутри все кричало от несправедливости. – Что случилось? Что заставило вас так сильно волноваться? Вы можете объяснить, о чем идет речь?
– Я говорю о твоей дочери! – выкрикнула она, ее глаза горели холодным огнем. – Где она сейчас, эта девочка? Немедленно скажи мне, где она!
– София находится в своей комнате, она готовится к завтрашним урокам, – ответила я, чувствуя, как по спине пробегают мурашки. – Пожалуйста, объясните, что произошло такого, что заставило вас так сильно расстроиться?
– А произошло следующее! – Она решительно шагнула через порог, буквально оттесняя меня своим напором вглубь прихожей. – Произошло то, что твоя ненаглядная дочь, эта тихоня, оказалась самой настоящей воровкой! Она похитила денежные средства, которые были предназначены мне на юбилей!
Мое сердце сжалось от острой, пронзительной боли, словно от удара ножом. София, моя четырнадцатилетняя дочь от первого брака, была ребенком невероятно спокойным, глубоким и ответственным. Она с ранних лет тянулась к знаниям, ее дневник пестрел отличными оценками, а главными ее принципами были честность и уважение к чужой собственности. Мысль о том, что она способна на такой поступок, была абсурдной и чудовищной.
– Елена Викторовна, я не понимаю, о каких именно денежных средствах вы ведете речь? – переспросила я, все еще надеясь, что это какое-то ужасное недоразумение, которое вот-вот разрешится.
– Я говорю о конвертах! О тех самых праздничных конвертах с моего юбилейного торжества! – почти кричала она. – Я сегодня решила их пересчитать, привести в порядок свои финансы, и обнаружила страшную недостачу! Пропало сорок тысяч рублей! Целых сорок тысяч! А теперь подумай, кто был среди гостей на том вечере? Твоя драгоценная дочь!
Три дня назад мы все вместе отмечали семидесятилетний юбилей Елены Викторовны. Праздник был пышным, в красивом ресторане, собралось около пятидесяти приглашенных. София присутствовала там вместе с нами, вела себя скромно и воспитанно.
– Елена Викторовна, вы должны понять, София не могла взять ваши деньги, – твердо заявила я, чувствуя, как во мне поднимается волна материнской защиты.
– Не могла? А кто же еще? – ее голос достиг пронзительного визга. – Она же заходила в ту самую подсобную комнату, где я оставила свою сумку на хранение! Она отлучалась в дамскую комнату, а та находится как раз по соседству с той самой злополучной подсобкой!
– Именно! Она зашла в подсобку и похитила мои кровные! – заключила Елена Викторовна с таким видом, будто только что огласила неоспоримый приговор.
В этот момент в коридоре появилась София. Ее милое, детское лицо было бледным, как полотно, а огромные, широко распахнутые глаза выражали животный ужас и полное непонимание происходящего.
– Мамочка, что случилось? – тихо, почти шепотом, спросила она, ее голос дрожал от страха. – Почему здесь бабушка, и почему она так громко разговаривает?
Елена Викторовна тут же набросилась на нее, словно хищная птица:
– А, воровка вышла из своего убежища! Немедленно верни мои денежные средства! Где ты их спрятала, маленькая лгунья?
– Какие… какие деньги? – девочка инстинктивно прижалась спиной к стене, словно пытаясь стать меньше, раствориться в ней. – Я ничего не брала, честно, я даже не понимаю, о чем вы…
– Хватит притворяться невинной овечкой! – свекровь была неумолима. – Ты стащила конверты с моего юбилея – сорок тысяч рублей! Это огромные деньги!
– Я не брала ничего, – повторила София, и ее голосок предательски задрожал, наполняясь слезами. – Я даже не заходила в ту комнату, я просто ходила в туалет и сразу вернулась назад, в зал.
– На том вечере было пятьдесят приглашенных, – вмешалась я, стараясь вставить хоть каплю здравого смысла в этот бурлящий поток несправедливых обвинений. – Любой из присутствующих мог зайти в ту подсобку по самым разным причинам.
– Нет, только она одна! – упрямо твердила Елена Викторовна. – Я сама собственными глазами видела, как она выходила оттуда! Я точно все помню!
– Она выходила из двери дамской комнаты, Елена Викторовна! – попыталась я достучаться до ее сознания. – Это совершенно разные двери!
Дмитрий все это время молчал, стоя у притворенной входной двери. Он напоминал человека, который оказался не в том месте и не в то время. Я перевела на него взгляд, в котором смешались боль, разочарование и мольба.
– Дмитрий, ты ведь не веришь в эту чудовищную нелепицу? – прямо спросила я.
Он с трудом оторвал взгляд от узора на паркете и медленно поднял глаза на меня.
– Мама… мама утверждает, что денежные средства действительно пропали, – уклончиво произнес он.
