Дверь за ее спиной захлопнулась с оглушительным, финальным грохотом, который прозвучал как приговор. В квартире воцарилась звенящая, тяжелая тишина. Мы остались втроем: я, моя маленькая, напуганная дочь и мой муж, который выглядел совершенно потерянным и разбитым.
– Мамочка… – тихо, сквозь слезы, прошептала София, обвивая мою шею своими тонкими ручками. – Почему она так со мной поступила? Почему она так жестоко со мной обошлась? Я ведь правда, правда ничего не брала, я клянусь.
– Я знаю, моя родная, мое солнышко, я знаю, – шептала я, гладя ее по мягким волосам и чувствуя, как ее маленькое тельце сотрясается от рыданий. – Я тебе верю. Я верю каждому твоему слову. Ты моя честная и хорошая девочка.
Я перевела свой взгляд на Дмитрия. Взгляд, в котором не осталось ничего, кроме усталости и разочарования.
– А ты? – тихо спросила я. – Что ты можешь сказать?
Он стоял, опустив голову, словно преступник, пойманный на месте преступления.
– Я… я просто не знал, что мне нужно было делать в такой ситуации, – пробормотал он, не поднимая глаз.
– Ты должен был защитить Софию, – холодно констатировала я. – Она живет с нами под одной крышей уже три долгих года. Ты называешь ее своей дочерью, ты даришь ей подарки на дни рождения, а когда твоя родная мать публично, бездоказательно обвинила ее в совершении кражи, ты предпочел просто молчать и отстраниться.
– Я не хотел лишний раз ссориться с матерью, вступать с ней в открытый конфликт… – попытался он оправдаться. – А ссориться с Софией, ломать ее хрупкую детскую психику – это можно? Это не считается? – резко спросила я. Он наконец поднял на меня свои глаза, полные растерянности и боли.
– Ольга, ну что же мне было делать? Пожалуйста, пойми меня, это же моя родная мать!
– А София кто для тебя? – продолжала я свое. – Просто случайная девочка, которая временно проживает на нашей жилплощади? Так, временный жилец?
– Нет, конечно же нет! – воскликнул он, и в его голосе прозвучали нотки искреннего возмущения. – Как ты можешь такое говорить!
– Тогда почему же ты не встал на ее защиту, когда это было так необходимо? Почему ты не пресек эту вакханалию в самом начале? Почему позволил своей матери оскорблять и унижать ребенка, которого ты называешь своей дочерью?
Он не нашел, что ответить. Он просто молчал, снова уставившись в пол.
– Дмитрий, то, что ты сделал сегодня, – это не что иное, как проявление трусости, – сказала я тихо, но очень четко. – Я прошу тебя уйти. Уйти и хорошенько подумать о том, что же сегодня здесь произошло. Подумать и решить для себя раз и навсегда, кто для тебя действительно важнее в этой жизни: твоя мать, которая способна бездоказательно обвинять невинного ребенка, или твоя собственная семья, которую ты обязался защищать и оберегать.
Он молча, не говоря ни слова, развернулся и вышел из квартиры. Дверь закрылась за ним уже не так громко, но так же окончательно. Я осталась одна с Софией, прижимая к себе ее дрожащее, беззащитное тельце.
– Мамочка, я ведь правда, правда ничего не брала, – снова и снова повторяла она, всхлипывая. – Я никогда бы не сделала ничего подобного.
– Я знаю, моя хорошая, я тебе верю всем сердцем, всей душой. – А Дмитрий… папа… он мне не поверил, – прошептала она, и в ее голосе прозвучала такая безысходная боль, что мое сердце сжалось еще сильнее. – Он думает, что я воровка.
– Дмитрий… Дмитрий, к сожалению, не смог разобраться в ситуации, – осторожно подбирая слова, ответила я. – Возможно, он просто не знает, кому из вас двоих ему следует верить в данной ситуации.
– Он меня не любит по-настоящему, – с горькой детской прямотой заключила София. – Если бы любил, он бы защитил меня.
– Возможно, ты права, – честно призналась я, понимая, что ложь сейчас только усугубит боль. – Или же он любит тебя, но его любви недостаточно для того, чтобы найти в себе смелость и силы защитить тебя от нападок собственной матери. Иногда любви бывает мало. Иногда нужны еще характер и принципы.
Дмитрий вернулся домой только спустя два дня. Он вошел в квартиру с огромным, красивым букетом цветов, который протянул Софии. Его лицо выражало глубокое раскаяние и усталость.
– Прости меня, пожалуйста, моя хорошая, – тихо произнес он, глядя на девочку. – Я должен был немедленно встать на твою защиту. Я должен был остановить маму в тот же миг. Я поступил как слабый и малодушный человек. Прости меня.
София молча, без всякой радости, приняла из его рук цветы.
– А ты теперь веришь, что я не брала эти деньги? – тихо, но очень внятно спросила она, глядя ему прямо в глаза.
Он замедлился. В его глазах на мгновение мелькнула тень прежних сомнений, и эта пауза длилась всего секунду, но она была красноречивее любых слов.
– Я… я верю тебе, – наконец выдавил он.
– Правда? – настаивала девочка, не отводя своего пронзительного взгляда.
Еще одна короткая, но очень значимая пауза.
– Да, конечно, правда.
Но я отчетливо услышала в его голосе ту самую, едва уловимую, но все же присутствующую ноту сомнения. И София, с ее чуткой детской душой, тоже ее услышала. Она просто молча кивнула и ушла в свою комнату с букетом в руках.
Прошла целая неделя. За это время в нашей семье воцарилось хрупкое, молчаливое перемирие. Однажды вечером Дмитрию позвонила Елена Викторовна. Оказалось, что денежные средства нашлись. Они нашлись в ее же собственной сумке, в самом дальнем, глубоком и потайном кармане, который она сама же и создала когда-то для особо ценных вещей. Она просто забыла, что перепрятала их туда в день юбилея, опасаясь воровства в ресторане. Она не принесла никаких извинений, не позвонила лично мне или Софии. Она просто сказала Дмитрию по телефону: «Ну, вот, денежные средства нашлись, они были все это время у меня. Ладно, будем считать, что этот инцидент исчерпан».
Дмитрий передал нам эти слова. В его голосе звучало облегчение, но также и стыд. София молча слушала, а потом просто подняла на меня свои большие, понимающие глаза и тихо спросила:
– Мама, а она хотя бы теперь поняла, что была не права? Хотя бы теперь она поверит, что я не воровка?
Я обняла ее, прижимая к себе, и мы сидели так молча, слушая, как за окном накрапывает осенний дождь, смывая пыль и обиды с улиц нашего города. Правда восторжествовала, но осадок, увы, остался. И та маленькая, почти невидимая трещина, что прошла через доверие нашей девочки, теперь будет заживать очень и очень долго.
