Поздним вечером она снова сидела у подруги. Смотрела в стену, пила чай и пыталась отдышаться. В груди всё еще горело. «Он меня предал, — думала она. — Не защитил, а ещё и за моей спиной пытался продать мою долю. Всё, что мы строили, оказалось бумажкой. А я эту бумажку порвала. И правильно сделала».
В голове крутилась только одна мысль: завтра — к юристу. А потом — развод.
Но внутри уже зрела другая сила. Страшная и освобождающая. Теперь она знала: назад дороги нет. И впервые за три года Людмила почувствовала — у неё есть только она сама. И этого достаточно.
Юрист встретил её сухо и по делу. Очки на кончике носа, стопка бумаг перед ним. — У вас хорошая позиция, Людмила, — сказал он. — Доля в квартире закреплена за вами. Без вашего согласия никто не имеет права совершать сделку. Хоть супруг, хоть его родители. — Значит, всё это — фикция? — она сжала руки в кулаки. — Попытка давления. Классика. Но если хотите обезопасить себя — инициируйте раздел и развод.
Людмила кивнула. Решение было принято.
Когда она подала на развод, Валентина Петровна примчалась к ней домой. Да-да, в её же съёмную времянку, как к должнице. Стояла на пороге, руки на бока, словно старший надсмотрщик. — Ты что творишь, девка? Сама себе яму роешь! У нас семья, дом! — У вас семья, — спокойно ответила Людмила. — А у меня — свобода.
— Ты думаешь, кто тебя потом возьмёт? — прошипела свекровь. — С чем останешься? — С собой, Валентина Петровна. А это куда дороже вашей кастрюли борща и ваших шкафов.
Женщина замахнулась, словно хотела ударить, но остановилась. Глаза блестели злостью. — Ты погубила моего сына. — Нет, — усмехнулась Людмила. — Это вы его погубили. А я просто ухожу.
Развод оформили быстро. Судья устало проговаривал: «Стороны согласны… имущество продать и разделить…» Людмила стояла прямая, как струна. Леонид рядом — с опущенной головой. Он не сказал ни слова, даже когда судья спросил о его возражениях.
Через два месяца квартира ушла на торгах. На её часть денег хватило ровно на однокомнатную новостройку на окраине. Маленькая кухня, вид на пустырь, белые стены. Но здесь — её воздух. Никто не скажет: «А шкаф сюда поставим. А Катя пусть перекантуется».
Она поставила на подоконник одну-единственную кружку — свою, ту самую, что исчезала в чужих руках.
И вдруг впервые за долгое время засмеялась.
Однажды вечером, возвращаясь из магазина, она увидела у своего подъезда знакомую фигуру. Леонид. В руках пакет с фруктами. Постаревший, потухший. — Люда, — сказал он, подходя. — Я хотел поговорить. Может… попробуем ещё раз? Она посмотрела на него. В груди мелькнуло что-то старое, но тут же угасло.
— Поздно, Лёня, — сказала она тихо, но твёрдо. — У меня теперь нет «мы». Есть «я». И мне этого хватает.
Он стоял, как мальчишка под дождём, пока она поднималась по лестнице. Дверь хлопнула за её спиной — и в квартире разлился долгожданный сквозняк свободы.
