— Я не могу просто бросить её, — выдохнул Игорь. — Она мать!
— А я кто тебе? — голос сорвался. — Тебе вообще не кажется, что ты между нами выбираешь не помощь, а сторону?
Он молчал. Потом тихо сказал: — Я просто должен съездить. Иначе потом не прощу себе.
Алена отошла в сторону. — Делай как знаешь. Только если уйдёшь — обратно уже не будет.
Он стоял, не двигаясь. Потом закрыл чемодан, подошёл, попытался обнять — Алена отстранилась.
Он ушёл рано утром, не разбудив её. Только тихий щелчок двери, потом тишина. Алена лежала в темноте, слушала, как тикнут часы. Пустота в квартире была почти физической.
Первые два дня она старалась не думать. Работа, встречи, отчёты — всё шло, как на автомате. Но к вечеру третьего дня телефон зазвонил. — Привет, — голос Игоря звучал уставшим. — Как ты?
— Нормально, — коротко ответила она. — А ты?
— Мама… вроде получше. Я тут немного останусь, ладно?
— Ну… неделю, может.
Алена кивнула, хотя он не мог видеть. — Понятно.
Неделя растянулась в две. Потом в три.
Звонки становились всё реже. На четвёртую неделю он вообще не позвонил. Алена не стала первой набирать — принципиально. Но внутри росло тяжёлое чувство: будто её жизнь снова тихо подменяют.
Однажды вечером позвонила Валентина Сергеевна. — Он со мной, — сказала она, не поздоровавшись. — И не собирается никуда возвращаться, пока не поймёт, что его место — рядом с матерью.
— Это вы так решили, да? — холодно спросила Алена.
— Я просто открыла ему глаза. Ты его тянула куда-то в неизвестность. Съёмная квартира, долги… А здесь — дом. Настоящий.
Алена сжала телефон. — Ваш «дом» — это тюрьма, Валентина Сергеевна. Только вы в ней тюремщик.
— Посмотрим, — ответила та. — Время всё расставит.
Алена положила трубку и впервые за долгое время позволила себе просто сесть на пол и замолчать. Без слёз, без истерики — просто тишина. В голове одна мысль: если он не вернётся сам, я за ним не пойду.
Прошло ещё две недели. Она уже почти перестала ждать звонков. Научилась ложиться спать одна, завтракать в одиночестве, слушать собственное дыхание в пустой квартире.
И вдруг — звонок. — Алёна… — голос Игоря был тихим, виноватым. — Я всё понял.
Она закрыла глаза. — Поздно?
— Нет, если ты ещё… если ты не закрыла дверь.
Через полчаса он стоял на пороге — в плаще, с дорожной сумкой. Усталый, с помятой душой. — Прости. Я дурак. Она просто… она умеет давить. Я думал, если уступлю хоть немного, станет легче. А стало хуже.
Алена долго смотрела на него, потом тихо сказала: — Заходи.
Он вошёл, снял обувь, поставил сумку у стены. — Я сказал ей, что теперь у нас свой дом. Пусть даже съёмный.
— Сначала кричала. Потом плакала. Потом сказала: «Тогда живи, как знаешь».
Алена кивнула. — Вот и живи, как знаешь. Только не предавай себя ради спокойствия.
Он подошёл ближе, взял её за руки. — Я не хочу, чтобы мы снова туда вернулись. Ни ногой.
Алена почувствовала, как внутри, где-то под рёбрами, отпускает. Не радость — просто тихое, ровное тепло.
Ноябрь вступил в силу — холодный, с утренним инеем на стёклах и запахом первых отопительных батарей. Жизнь потихоньку возвращалась в привычное русло. Алена снова улыбалась по утрам, Игорь приносил кофе в постель — маленький, но важный жест.
Они говорили теперь иначе — без обвинений, без скрытых упрёков. Прошлое не исчезло, но стало уроком: иногда свобода — это не смелость уйти, а умение не возвращаться туда, где тебя ломали.
Однажды вечером, когда за окном уже темнело, Алена остановилась у окна. На подоконнике стояли две кружки, пар от горячего чая поднимался вверх, растворяясь в свете уличных фонарей.
— Знаешь, — сказала она, не оборачиваясь, — я больше всего боялась не остаться одна. А потерять себя.
— И? — спросил Игорь тихо.
— Не потеряла, — улыбнулась Алена. — Просто нашла заново.
Он подошёл сзади, обнял её. Внизу по улице шёл снег — первый в этом году. Белые хлопья ложились на тёмный асфальт, и город дышал спокойно.
Их квартира, хоть и маленькая, вдруг показалась самым надёжным местом на свете. Потому что здесь, наконец, никому не нужно было доказывать, кто кому и что должен.
