— Ты, Ларка, совсем с ума сошла, да? — голос матери был такой, будто сейчас кто-то кастрюлей по батарее долбанул. — Чужого ребёнка взять собралась? Да над тобой же весь посёлок ржать будет! — Мам, не начинай, — устало ответила Лариса, ставя чайник на плиту. — Я же тебе уже всё объясняла. — Объяснила она! Да кому ты что объяснила? Сама себя, может, уговорила, а людям-то что скажешь? Скажут — сдурела баба, тридцать с хвостиком, а в голову — ветер!
Лариса молча присела за стол, глядя на мутное стекло окна, где отражался её уставший взгляд. Октябрь тянул по улицам холодный вечер, и небо — низкое, серое, почти касалось крыш. Листья давно слетели, ветер швырял ими по дороге, а из соседнего двора слышался грохот ведра — видно, Зойка опять бельё сушёное с верёвки снимала.
— Мам, я не хочу больше одна жить, — тихо сказала Лариса. — Я в детдоме была недавно. Ты бы видела, какие там малыши… глаза — как у котят, ищут, кому бы прижаться. Сердце прямо вывернулось. — Эх ты, — махнула рукой мать. — У самой руки-ноги на месте, не калека, а всё чужое тебе надо. Родила бы себе, не позорилась бы. Лидка вон уже троих отрастила, а ты…
Лидка, младшая сестра, действительно уже троих имела. Двое в школе, один ещё с соской бегает. И живут они в тесной халупе с Колькой — здоровым, наглым мужиком, который работу видит только на вахтах. А как приезжает, неделю лежит на диване, пиво пьёт и всех учит жизни.
— Мам, — Лариса вздохнула, — ты же знаешь, что у меня с Виталиком не вышло. — Да что там знать! — перебила мать. — Гулял он, ну и что? Мужики все гуляют. Потерпела бы чуть — вернулся бы. А ты вон гордая какая! Теперь сама варись.
Лариса сжала губы, чтобы не вспыхнуть. Сколько можно? Сколько лет одно и то же. Виталий… Сколько воды утекло с тех пор. Да, предал, да, ушёл. Но ведь не насильно же его держать? И зачем возвращать того, кто однажды плюнул тебе в душу?
Она допила чай и поднялась. — Всё, мам, хватит. Решение я приняла. И не передумаю. — Да ты хоть тресни, Ларка, — упрямо бросила мать, — никто в деревне этого не поймёт. Люди язык сломают от пересудов!
Лариса только махнула рукой. Люди, люди… они ведь всегда что-то говорят. Когда Виталий сбежал — обсуждали. Когда дом бабушкин ей достался — шептались. Когда новую мебель купила — тоже слух пошёл, будто любовник какой-то богатый помогает. Да пусть хоть что болтают, всё одно не угодишь.
Дом бабушкин стоял на окраине, у самого оврага. Большой, двухэтажный, хоть и старый, но крепкий. Лариса его любила: дерево живое, дыхание у него своё. Марфа — бабушка — сама всё хозяйство держала до последнего, и в завещании чётко написала: «дом оставить внучке Ларисе». Родня тогда взвилась, будто кто им рубль умыкнул.
— Вот наглость! — кричала тогда Лидка. — У меня трое ртов, а она одна, и ей весь дом! Да ещё и новый сарай с огородом!
Лариса тогда не спорила. Что толку? Всё равно не поймут. Сестра злость свою выговаривала по любому поводу. С тех пор и не ладили. А мать — как обычно — молчала, делала вид, что «оба правы».
Теперь Лидка звонила редко, да и то, когда чего надо. То просила занять, то жаловалась, что муж не работает, то детям вещи. Лариса помогала — не из доброты даже, а потому что совесть не позволяла отказать. Всё-таки родная кровь.
А сегодня, возвращаясь из города, она прямо физически ощущала, как перемена близко. Бумаги подала, справки собрала, осталось только комиссию пройти. Если всё сложится — скоро у неё будет ребёнок. Настоящий. Пусть не родной, но свой по сердцу.
Вечер. Последний автобус гудит где-то за холмом. Лариса вышла у магазина — свет в окнах тёплый, за прилавком Люба суетится, знакомая с детства. — О, Ларка! Поздно сегодня! — крикнула она изнутри. — Всё на своих бумажках? — Ага, — улыбнулась Лариса. — Купи-ка мне чего-нибудь вкусненького, хоть рыбки копчёной. Порадую себя.
Взяла пару продуктов, побрела домой. Воздух морозный, щиплет щёки. Осень в этом году ранняя, уже инеем траву прихватило. Дышится легко, будто с каждой затяжкой в душу свежесть входит.
Она шла по улице и глядела в чужие окна. Где-то телевизор гудит, где-то смеются, где-то запах жареной картошки. И подумалось: у каждого своё гнездо, своё тепло. А у неё пока — тишина. Но это ненадолго.
Дошла до дома, и сердце вдруг ёкнуло. Свет в окнах! Все окна горят, будто Новый год. — Не поняла… — прошептала она, остановившись. — Кому я ключ давала? Никому же.
Подошла ближе, и через стекло увидела знакомую фигуру — Лидка! Стоит посреди комнаты, на руках малой, рядом — какие-то сумки, баулы, вещи навалены. Лариса едва не упала от неожиданности.
— Господи… только не это, — выдохнула она. — Неужели решились?
Руки затряслись. Она знала, что Лидка с Колькой зуб на неё точат, но чтоб вот так, внаглую, вломиться — такого даже представить не могла.
Сразу в голове мысль — полицию звать. Но участковый у них новый, парень молодой, только недавно приехал, да и номер его Лариса не записала. Она вытащила телефон, набрала Надю — соседку и подругу. — Надь, у тебя телефон участкового есть? Срочно нужен! — Что случилось-то? — Потом расскажу. Очень надо.
Через минуту пришло сообщение. Она набрала номер, но гудки — длинные, и всё. Тишина. Не отвечает.
— Вот тебе и помощь, — сказала Лариса в пустоту. — Всё сама, как всегда.
Позвонила Надя. — Что, дозвонилась? — Нет. Не берёт он. — А чего у тебя там? — Они, Надя… они в дом мой влезли. Лидка с Колькой. — Ох ты, Господи… Вот наглость! Ну ты держись. Если что — я через минут десять буду.
