Но покоя надолго не дали.
В тот день почтальон принёс заказное письмо. — Под расписку, — сказал, протягивая.
Конверт был плотный, с гербовой печатью. Лариса открыла — и побледнела. “Исковое заявление о признании права собственности недействительным.”
Колька с Лидкой не шутят. Всё-таки нашли юриста, подали в суд. Требуют пересмотреть завещание матери, утверждают, будто бы Лариса «вынудила» старуху оформить дом на себя.
Она села на табурет, руки дрожат. — Господи, ну за что опять…
Саша прибежала из двора: — Мам, а почему ты такая бледная? — Всё хорошо, солнышко. Просто устала.
Но ночью уснуть не смогла. Сидела на кухне, пила остывший чай, смотрела в окно, где отражалась её усталость. Всё казалось — только наладилось, и снова шторм.
Утром позвонила Нади. — Слышала? Эти, твои родственнички, уже по всему посёлку судачат. Мол, скоро «вернут себе своё». — Да пусть говорят, — глухо ответила Лариса. — Я уже не боюсь. — А ты к адвокату-то сходи. Не тяни.
Она и пошла. В райцентре, в старом здании суда, юрист — молодая женщина с умными глазами — внимательно прочитала бумаги. — Не переживайте, — сказала. — Завещание оформлено по всем правилам. Подписи, свидетели, нотариус — всё в порядке. Пусть пытаются, ничего не выйдет.
— А если… вдруг? — Даже если суд назначит проверку, им доказать будет нечего. Сплетни — не аргумент.
Лариса выдохнула. И впервые за эти дни почувствовала опору — не только внутри, но и снаружи.
Евгений Леонидович, узнав о письме, приехал вечером. — Ну что, — спросил, снимая куртку, — сильно достали? — Как обычно. Суд хотят. — Ничего, я помогу. Поговорю с начальством, там знакомые юристы. Не дадим им давить.
Он говорил спокойно, уверенно, и ей стало легче. А потом они сидели за ужином, Саша лепила из пластилина снеговика, и дом наполнился тем особенным теплом, которого не бывает без семьи.
Но Лидка не сдавалась. На суде она кричала, плакала, жаловалась: — Мама-то больная была! Ничего не понимала! А эта воспользовалась!
Судья слушала без эмоций, перелистывала бумаги. — Свидетели подтверждают, что покойная сама настояла оформить дом на младшую дочь, — спокойно сказала она. — Медицинское заключение указывает, что на момент подписания завещания гражданка Глухова находилась в здравом уме.
Лидка побагровела. — Всё куплено! — Предупреждение, — резко оборвала судья. — Ещё одно слово — удалю из зала.
Колька хмурился, молчал, но глаза метали искры.
Когда заседание закончилось, решение было коротким и чётким: «В иске отказать. Завещание признать действительным.»
Лариса вышла на улицу, где шёл мокрый снег, и впервые за долгое время заплакала — не от обиды, а от облегчения.
Но радость длилась недолго.
Через пару дней к дому подъехала та самая «Нива». Вечер, сумерки. Саша уже спала. Евгения рядом не было — он уехал в райцентр.
Лариса вышла на крыльцо — думала, опять будут ругаться. — Чего вам? Колька вышел из машины, пошатываясь. — Договориться хочу… по-хорошему. Дом оставь нам, а мы тебе денег дадим. — Убирайся. — Ну чего ты, Ларис, не дури. Я ж тебе родня.
Он сделал шаг ближе, и в его взгляде было что-то нехорошее. — Отойди, — сказала она. — Да не бойся ты, поговорим…
Он схватил её за руку. Лариса вырвалась, закричала. В этот момент на дорогу выехала полицейская машина — как гром среди ясного неба. Фары полоснули по двору, и голос: — Стоять!
Это был Евгений. Он успел. Кольку скрутили, Лидка, что сидела в машине, визжала, ругалась, но потом притихла, когда её увезли в отделение.
После этого всё наконец стало затихать. Следователь оформив протокол, сказал: — На этот раз им светит условка, но это, пожалуй, охладит пыл.
Лариса стояла рядом с Евгением, сжимала в руках тёплую кружку. — Спасибо тебе, — тихо сказала. — За что? — За то, что ты появился.
Он улыбнулся: — Просто рядом быть — тоже иногда помощь.
Весной они посадили сад. На пустом участке за домом — две яблони, грушу и сирень. Саша бегала с лейкой, вся в грязи, но счастливая.
— Мам, а это навсегда вырастет? — Конечно, навсегда, — ответила Лариса, гладя её по волосам. — Главное — ухаживать, не бросать.
С Евгением всё шло естественно. Без громких слов, без обещаний. Просто — вместе. Он всё чаще оставался ночевать, всё чаще говорил «мы», а не «я».
И когда в один вечер он протянул кольцо, простое, серебряное, и сказал: — Пора, наверное, уже официально, — она только кивнула и заплакала от счастья.
Свадьба была тихая. На крыльце, с соседями, без пышности. Саша держала букет из ромашек и, сияя, сказала: — А теперь у меня есть и мама, и папа!
И в тот момент все невзгоды будто растворились — в запахе сирени, в солнечном свете, в смехе.
Лидка потом ещё писала письма — жаловалась, просила «помириться», каялась. Лариса читала и не отвечала. Не из злости — просто поняла, что не хочет возвращаться туда, где боль.
Теперь у неё было настоящее: дом, сад, дочь, муж и покой.
Однажды летом Саша принесла рисунок: на нём дом, солнце и трое — мама, папа и она, все держатся за руки. — Это мы? — спросила Лариса. — Мы, — гордо кивнула девочка. — А сверху написала: «Моя семья. Всегда вместе».
Лариса долго смотрела на лист, потом прижала дочку к себе. — Пусть так и будет, — прошептала она.
И за окном тихо шуршали листья молодой яблони — первой, которую они посадили. Корни уже взялись прочно. И казалось, ничто больше их не вырвет.
