— У нас и так порядок, — тихо сказала Марина, но её уже никто не слушал.
На следующий день в квартиру пришёл неожиданный человек — старый сосед, дядя Гена. Седой, худой, с вечной фуражкой и запахом машинного масла. Он знал Марину с детства, ещё когда она каталась на велосипеде во дворе.
— О, гости! — воскликнул он, увидев в коридоре чемоданы. — Это вы, значит, ремонт затеяли? — Мы, — гордо ответила Лидия Павловна. — Всё обновляем. А то у молодых места свободного много. — Много? — переспросил Гена и взглянул на Марину. — Ну-ну. Главное, чтоб не потеснили хозяйку.
Марина впервые за два дня улыбнулась. — Не дождутся, — ответила она тихо.
После ухода соседа Лидия Павловна долго что-то шептала Виктору Ивановичу, потом сказала Алексею: — Этот Гена мне не нравится. Слишком болтливый. И вообще, зачем он ходит к твоей жене?
Марина услышала. Её охватил холод — тот самый, липкий, как осенний туман. Это была уже не просто бытовая стычка. Это было начало войны — тихой, домашней, но беспощадной.
К вечеру Алексей вернулся с работы мрачный. — Марин, ты чего опять с мамой спорила? — устало спросил он. — Я не спорила. Я просто не хочу, чтобы она переставляла вещи. — Да пусть делает, как удобно. — Ей удобно, а мне нет. — Марин, ну потерпи ты. Это же ненадолго. — Ты это говорил вчера.
Он вздохнул. — Мне надоело. Я между вами, как между двух стен. — А я между ними и собой, — ответила Марина. — Только ты хоть можешь выйти. А мне — некуда.
Он промолчал. И этим молчанием будто поставил точку.
Ночью Марина не спала. Она слушала, как в соседней комнате кто-то кашляет, кто-то ходит босиком по скрипучему полу. Дом будто жил чужой жизнью. Она вспомнила отца — как он сидел в этом кресле, смотрел телевизор, потом звал её чай пить. “Папа, — прошептала она, — что бы ты сказал, если бы увидел всё это?”
В ответ — только тикание часов.
На третий день в квартире появился новый звук — швейная машинка. Лидия Павловна притащила её из чемодана, установила на столе и громко заявила: — Надо пользоваться временем. Я костюм Алексею подшиваю.
Машинка тарахтела весь вечер, как пулемёт. Марина пыталась работать за ноутбуком — бухгалтерия не ждёт — но цифры плавали перед глазами.
Позже Лидия Павловна подошла и сказала: — А зачем тебе вообще работать? Алексей же зарабатывает. Сиди дома, порядок наведи. Марина посмотрела на неё и подумала: “Если бы я перестала работать, они бы меня съели.”
На четвёртый день всё рухнуло. Маленькая деталь — ложка, оставленная в раковине. Лидия Павловна обнаружила её утром и устроила сцену: — Что за безалаберность! Капли в раковине, ложка грязная! Так нельзя жить!
Марина стояла, сжимая губы. — Это моя ложка, и это моя раковина.
— Ах, твоя? — повысила голос свекровь. — Всё у неё “моё”! Квартира, ложка, раковина! А мой сын, интересно, чей?
Из комнаты вышел Алексей, небритый, в майке. — Мам, пожалуйста… — Нет, Алёша, пусть скажет! — Лидия Павловна упёрла руки в бока. — Пусть скажет, кто она такая, чтобы мне указывать, где ложке лежать!
Марина тихо ответила: — Хозяйка.
Виктор Иванович поднял глаза от газеты: — Что ты сказала?
— Я сказала — хозяйка. И я устала.
Она прошла в спальню, закрыла дверь, села на кровать. И впервые за всю неделю позволила себе расплакаться.
А внизу, под окнами, та самая кошка громко мяукнула. Словно напоминала: “Ты не одна”.
И в этот момент Марина вдруг поняла, что в этом доме — где стены помнят её родителей, где старое кресло стало троном чужого человека, где ложка превратилась в оружие — она всё-таки должна выстоять.
Потому что если сейчас уступит, то потом уже никогда не вернёт себе право дышать свободно.
С утра пахло жареным луком и чужим мылом. Марина открыла глаза — солнце полосой упало на кровать, а на кухне кто-то громко двигал кастрюли. Она медленно поднялась, прошла в коридор — босиком, тихо, чтобы не спугнуть остатки сна.
