— А чего ты смотришь на меня, как на предательницу? — голос Лидии Павловны разрезал вечер, как нож бумагу. Она стояла у порога, прямая, с коротко подстриженными седыми волосами, будто солдат, который привык командовать. В руках — тяжелая сумка с красными ручками, в глазах — вызов.
Марина держала швабру, будто оружие. — Я просто не понимаю, — сказала она тихо. — Почему я узнаю обо всём последней?
— Потому что у нас, милая, семейные дела не решаются голосованием, — отрезала свекровь и сунула сумку прямо в руки Алексею. — Сын взрослый мужчина, он всё решил.
Алексей стоял в коридоре между двумя женщинами, как посредник на линии огня. На лице — усталость, в руке телефон. Он явно хотел исчезнуть.
— Мам, ну ты хотя бы предупредила, — попытался мягко сказать он. — Марина ведь тоже здесь живёт.
— “Тоже”? — переспросила Марина. — Спасибо, Алексей, за уточнение.
Она поставила швабру, прошла в комнату и вернулась с чашкой чая, которую не собиралась пить. Лидия Павловна тем временем уже разувалась, аккуратно ставя сапоги на коврик — чужие, блестящие, с дорогими застёжками. Рядом Виктор Иванович, не сказав ни слова, вошёл следом и сразу направился к креслу у окна — тому самому, в котором всегда сидел Маринин отец.
— Вот здесь у нас будет мужская зона, — произнёс он, будто не замечая её взгляда. Марина вздрогнула. “Мужская зона”… Здесь пахло отцовскими сигаретами и старой кожей.
— Папа, это кресло… — начал Алексей, но замолчал под тяжёлым взглядом отца.
— Не начинай. Мне удобно, — сказал Виктор Иванович и развернул газету.
Марина молчала. В груди что-то холодело, медленно и неотвратимо. Всё, что она хранила, всё, что берегла — вдруг оказалось чужим. И чужие люди теперь называли её дом “временным приютом”.
С вечера пошёл мелкий дождь, словно сама погода решила подчеркнуть настроение в квартире. Марина стояла у окна, слушала, как вода стекает по стеклу, и думала, что дом, в котором она родилась и выросла, стал теперь похож на вокзал. Люди приходят, уходят, говорят громко, спорят — а ей хочется тишины.
Она ещё не знала, что эта тишина станет её самой большой роскошью.
На кухне, между плитой и холодильником, уже царила Лидия Павловна. — У тебя ножи тупые, — заявила она с порога. — Хозяйка должна следить за инструментом. — Они новые, — ответила Марина. — Новые не значит хорошие, — срезала свекровь и поморщилась. — И доска неудобная. Куда картошку складывать? — В миску. — В какую миску? Эту? Боже, алюминий! — Лидия Павловна подняла миску, словно таракана. — Я такими ещё в восьмидесятых пользовалась.
Марина улыбнулась, но улыбка получилась стеклянной.
На подоконнике сидела соседская кошка — полосатая, старая, с выщипанным ухом. Она приходила каждый вечер, будто чувствовала — в квартире назревает буря. Марина тихо сказала кошке: — Ну что, будем терпеть? Кошка моргнула, как будто согласилась.
К ужину Марина всё же приготовила курицу. Простую, в сметане и чесноке. Но Виктор Иванович сказал: — Суховато. Ты духовку передержала. Лидия Павловна добавила: — И соли маловато. Алексей любит посолонее.
Алексей кивнул, не глядя на жену.
Марина сидела напротив, глотала сухие куски и думала: “Вот так, видимо, и начинается — не криками, а этими мелочами. Которые точат тебя день за днём.”
Позже, когда посуда была перемыта и кухня блестела, Лидия Павловна подошла к шкафу в гостиной. — Это что, твои родители? — спросила она, глядя на старую фотографию. — Да. — А зачем её на видном месте держать? Мертвым — память, живым — место.
Марина не ответила. Просто подошла и переставила фотографию на полку повыше, подальше от чужих рук. — Пусть стоит, — сказала она. — Здесь ей место.
— Ну-ну, — буркнула свекровь, — хоть пыль с неё протирай.
Виктор Иванович устроился в кресле окончательно. С газетой, с тапками, с подушкой под спину. Телевизор включил на полную громкость. — Мужчина должен иметь своё место, — сказал он назидательно. — Без этого в доме хаос.
