— Ты думаешь, я не вижу? Ты тут в своей норке отсиживаешься, в тепле, а мои дети мучаются! Ира без гроша, Сережа без будущего! А ты… ты…
Она сделала шаг ко мне, тыча пальцем мне в лицо. Ее голос сорвался на самый настоящий визг, пронзительный и ненавидящий.
— Как ты смеешь жить лучше моего сына?! Да кто ты вообще такая?! Немедленно отдай эти деньги! Они нужны семье! Немедленно!
Я отшатнулась, наткнувшись на холодильник. Воздух перестал поступать в легкие. В ушах стоял ее визг, а перед глазами — испуганное, жалкое лицо моего мужа, который не произнес ни слова в мою защиту. В этой маленькой кухне рушилось всё. Не только мои мечты о квартире. Рушилась вера в этого человека, с которым я делила жизнь. Рушилось мое понимание семьи.
И в этот момент, сквозь шум в ушах, я поняла самое главное. Спорить, доказывать, пытаться говорить о справедливости — бесполезно. Это не диалог. Это требование данника с покоренной территории.
И я должна была выбрать: сдаться или объявить войну.
Грохот захлопнувшейся входной двери отозвался в тишине квартиры, словно выстрел. Следом за ним умолк и визгливый голос Светланы Петровны, растворившись в подъезде вместе с топотом каблуков. Они ушли. Унесли с собой обещание скорого возвращения, оставив после себя выжженное поле.
Я стояла, прислонившись спиной к холодной дверце холодильника, и пыталась отдышаться. В груди колотилось что-то горячее и острое, комок обиды и ярости, который мешал сделать полный вдох. Руки все еще дрожали.
Алексей медленно поднялся с пола, куда его буквально вогнал материнский взгляд. Он не смотрел на меня, отряхивал невидимую пыль с колен, его движения были замедленными, виноватыми.
Тишина затягивалась, становясь невыносимой. Ее надо было разорвать.
— Ну? — прошептала я, и мой голос прозвучал хрипло и непривычно громко в этой давящей тишине. — Что ты скажешь?
Он наконец поднял на меня глаза. В них не было раскаяния. Там была усталая покорность и раздражение.
— Что сказать-то, Катя? — он развел руками. — Ты же сама все видела. Мама не успокоится. Она будет звонить, приходить, устраивать сцены. До тех пор, пока не получит то, что хочет.
Он произнес это с такой простотой, как будто говорил о дожде за окном. Как о неизбежном явлении природы, с которым бесполезно спорить.
— И что? — голос мой окреп, в нем появились стальные нотки. — Ты предлагаешь просто отдать ей мои деньги? Твоей сестре, которая ни дня не проработала, и твоему брату с его дурацкими схемами? Ты это предлагаешь?
— Ну, не совсем отдать… — он замялся, потупив взгляд. — Как бы в долг. Помочь семье не грех. А то они правда в сложной ситуации. Мама не врет.
Во мне что-то оборвалось. В долг. Слово, которое в лексиконе его семьи означало «навсегда». Я представила Иру, тратящую эти деньги на новую куртку или посиделки в кафе, и Сережу, проматывающего их за одну ночь в якобы «перспективный проект».
— Это не «долг», Алексей! — я оттолкнулась от холодильника и сделала шаг к нему. — Это грабеж средь бела дня! И ты… ты стоишь на их стороне? Твоя жена отбивается от твоей же семьи, а ты молчишь, как рыба об лед, а потом приходишь и говоришь, что надо просто отдать? Ты вообще меня слышишь?
— Я тебя слышу! — внезапно вспыхнул он. — Но я и их слышу! Мне с этой истерикой жить! Мне мама каждый день будет звонить и рассказывать, какая ты жадина! Мне с этим потом разбираться!
Вот оно. Главное. Ему было не до моих чувств, не до наших общих планов. Ему было неловко и неудобно. Его беспокоило лишь то, что его будут пилить и донимать. Его комфорт оказался дороже моей мечты и наших договоренностей.
— Так иди и разберись! — выкрикнула я. — Скажи им, что это наши общие деньги! Что мы копим на жилье! Что ты не хочешь их отдавать! Скажи это своей матери!
— Ты с ума сошла? — он смотрел на меня с искренним недоумением. — Она меня сожрет живьем.
В его глазах читался настоящий, животный страх. Перед матерью. Перед ее скандалами, упреками, манипуляциями. Он был ее заложником с детства, и у него не было ни сил, ни желания бороться. Он хотел лишь одного — чтобы всё утихло. Любой ценой. Даже ценой предательства меня.
В этот момент я увидела его по-настоящему. Не того милого, немного инфантильного мужчину, за которого я вышла замуж, а запуганного мальчишку, который в тридцать лет боялся собственной матери. И который был готов принести в жертву свою жену, лишь бы мама не ругалась.
Жаркая ярость во мне вдруг утихла, сменилась леденящим, абсолютным спокойствием. Это было страшные эмоций. Это было равнодушие.
Я поняла, что осталась одна. В этом браке, в этой квартире, в этой битве. Союзника у меня не было. Было лишь слабое звено, которое в любой момент могло подвести.
Я медленно выдохнула и отступила назад. Мои плечи опустились, я специально сделала свой взгляд уставшим и сломленным.
— Ладно, — тихо сказала я, опустив глаза. — Хорошо, Алексей. Я подумаю.
Он сразу же воспрял духом. В его позе появилось облегчение. Он принял мою усталость за капитуляцию.
— Правда? — он сделал шаг ко мне. — Кать, я же знаю, что ты умница, все понимаешь. Просто надо перетерпеть, помочь им, и тогда все утихнет.
— Да, — безжизненно ответила я. — Я подумаю. Мне нужно время. Скажи им… скажи, что я все обдумываю.
— Конечно! — он закивал с неприличной готовностью. — Я сразу маме позвоню, скажу, чтобы не давила. Ты главное не принимай близко к сердцу, ладно?
Он потянулся обнять меня, но я отвернулась, сделав вид, что поправляю занавеску.
— Я пойду прилягу. Голова раскалывается.
— Да, да, иди, отдохни.
Он уже доставал телефон, чтобы сделать тот самый звонок, который, как он верил, купил ему немного тишины.
Я вышла из кухни и закрыла за собой дверь в спальню. Я не легла. Я села на кровать, уставившись в стену.
«Я подумаю». Я сказала это не ему. Я сказала это себе.
Я буду думать. Не о том, как отдать деньги. А о том, как их сохранить. Как защитить себя. Как выиграть эту войну в одиночку, поскольку больше надеяться было не на кого.
И первый шаг был очевиден. Нужен был не психолог, не подруга для жалоб. Нужен был юрист. Трезвый, холодный расчет вместо захлестывающих эмоций.
Война только начиналась.
Понедельник. Алексей ушел на работу, заметно посветлевший после нашего вчерашнего «примирения». Он даже насвистывал в прихожей, завязывая шнурки. Его мир снова был в порядке: жена «думает», мама временно успокоилась. Простота его счастья была одновременно поразительной и удручающей.
Я дождалась, когда за ним закроется дверь, и позволила маске уставшей и сломленной женщины упасть. Вместо нее на мое лицо легло холодное, сосредоточенное выражение. Я действовала быстро и четко, как запрограммированный механизм.
Достала телефон, нашла в записной книжке номер. Марина. Однокурсница, с которой мы не виделись года три, но иногда лайкали посты друг друга в соцсетях. Я знала, что она стала юристом, работала в какой-то солидной фирме. Ее лицо на аватаре дышало компетентностью и деловой хваткой.
— Марин, привет, это Катя, — сказала я, услышав в трубке ее подчеркнуто профессиональное «алло». — Извини, что сразу к делу. Мне срочно нужна юридическая консультация. По семейному праву. Это очень важно.
Марина не стала расспрашивать. Ее голос стал еще собраннее.
— Конечно. У меня окно через полчаса. Мой офис на Ленинском, 42. Можешь подъехать?
Кабинет был таким, каким я его и представляла: стекло, хром, строгие портреты на стенах и запах дорогого кофе. Марина за своим широким столом казалась другим человеком — не той девчонкой, с которой мы когда-то готовились к экзаменам, запивая чипсы дешевым кофе из автомата.
— Рассказывай, — она отодвинула в сторону чашку и сложила руки на столе, всем видом показывая, что всецело со мной.
И я рассказала. Без эмоций, без слез, просто сухие факты. Премия. Муж. Его мать. Ее требования. Предательство мужа. Я говорила ровным, монотонным голосом, словно давала показания следователю.
Марина слушала, не перебивая, лишь изредка делая пометки в блокноте. Когда я закончила, она отложила ручку и вздохнула.
— Катя, ситуация, к сожалению, типовая. Начнем с главного. С точки зрения закона.
Она говорила спокойно, размеренно, разламывая мою проблему на юридические составляющие.
