— Галина Петровна ссылается на статью 67 Семейного кодекса, — спокойно сказала Ирина Викторовна, когда Алена закончила. — Бабушка действительно имеет право на общение с ребенком. И если родители этому препятствуют без оснований, она может обратиться в суд.
— Без оснований? — Алена смотрела на нее с недоверием. — Все, что я рассказала, это не основание?
— С точки зрения закона, ваши личные конфликты, оскорбления, даже вот эта история с ключом — все это может быть расценено как бытовые размолвки. Судья, скорее всего, посчитает, что взрослые люди должны договориться ради ребенка.
Алена чувствовала, как у нее подкашиваются ноги. Выходит, она во всем виновата? Выходит, Галина Петровна права?
— Но есть один важный нюанс, — юрист положила кончики пальцев друг на друга. — Вы сменили место жительства ребенка. Временно, но сменили. И, формально, сейчас именно вы ограничиваете бабушке доступ к внучке. Это серьезно ослабляет вашу позицию. Суд может пойти навстречу истице и установить тот самый порядок общения, которого она требует. Например, каждые субботу и воскресенье с десяти утра до восьми вечера. Без вашего присутствия.
Картина, возникшая перед глазами Алены, была хуже любого кошмара. Ее дочь, каждые выходные, наедине с Галиной Петровной и Ларисой. Они будут нашептывать ей гадости о матери, критиковать, воспитывать в атмосфере ненависти и пренебрежения. Они украдут у нее детство.
— Этого нельзя допустить, — тихо, но очень твердо сказала Алена. — Никогда.
— Тогда нужно действовать, — Ирина Викторовна посмотрела на нее прямо. — Во-первых, вам нужно официально зафиксировать все эти конфликты. Письменные показания вашей подруги Оли о вашем состоянии после ссор. Во-вторых, эта запись с камеры… она у вас есть?
— Да, — кивнула Алена. — Я сохранила ее на телефон.
— Это сильное доказательство, демонстрирующее неуважительное отношение бабушки к личному пространству матери ребенка, ее пренебрежение вашими чувствами. Но главный козырь — это позиция отца. Что говорит ваш муж? Готов ли он подтвердить в суде, что общение с его матерью негативно сказывается на психологическом состоянии ребенка?
Алена горько усмехнулась.
— Он… между двух огней.
— Понимаю, — в голосе юриста прозвучала легкая усталость от таких случаев. — Тогда ваша задача — собрать все, что можно, без его помощи. И быть готовой к грязной войне. Они не будут церемониться.
Выйдя от юриста, Алена стояла на улице и смотрела на проезжающие машины. Солнечный свет казался ей неестественно ярким. Юридический язык, холодные статьи закона, процедуры — все это было чужим и пугающим. Но страх сменился чем-то другим. Железной решимостью.
Она достала телефон и открыла галерею. Там лежало видео, где Галина Петровна, ухмыляясь, примеряет ее свадебное платье. Оно было комичным и жалким, но для Алены — страшным свидетельством полного отсутствия уважения.
Она не отдаст им свою дочь. Ни под каким предлогом. Ни по какому суду.
Она отправила Сергею короткое сообщение: «Встреча с юристом прошла. Готовлюсь к суду. Твой ход».
Она не просила, не умоляла. Она констатировала факт. Война была объявлена официально, и теперь у нее были свои фортификации. Хрупкие, но свои. И она была готова защищать их до конца.
Тишина после отправки сообщения Сергею оказалась самой тягостной. Алена сидела на кухне у Оли, сжимая в руках остывшую чашку чая и глядя в одну точку. Каждая секунда молчания тянулась словно резиновая лента, готовясь больно хлестнуть по нервам. Она представила, как он читает ее сообщение, как на его лицо наползает недоверие, а затем — холодная ярость. Она почти физически ощущала, как последний мостик между ними, такой ветхий и ненадежный, рушится в бездну.
Но ответа не было. Ни через минуту, ни через десять. Телефон лежал мертвым грузом. Машенька тихо играла в комнате, и этот обыденный звук казался нереальным на фоне внутренней бури.
— Ну что? — осторожно спросила Оля, заглядывая на кухню.
—Может, он просто… обдумывает?
—Он либо кричит на свою мать прямо сейчас, либо уже мчится сюда, чтобы устроить скандал, — без эмоций констатировала Алена. — Третьего не дано.
Сергей получил сообщение Алены, стоя в пробке. Он весь день чувствовал себя выжатым лимоном после разговора с адвокатом матери. Слова «суд», «порядок общения», «исковое заявление» звенели в ушах, смешиваясь с чувством полной беспомощности. Он злился на Алену за ее непоколебимость, на мать — за ее безжалостность, но больше всего — на себя. На свою неспособность все это остановить.
Он открыл сообщение. «Встреча с юристом прошла. Готовлюсь к суду. Твой ход». Холодные, как сталь, слова. И следом — два файла. Один — видеозапись. Другой — какая-то фотография.
Сергей сначала хотел отшвырнуть телефон. Еще одна драма, еще какие-то доказательства. Ему было тошно от всего этого. Но что-то заставило его дрогнувшим пальцем нажать на видео.
Экран телефона осветился изображением его спальни. Он узнал угол комода, зеркало. И вот в кадре появилась его мать. А затем — Лариса. Он слышал их голоса, приглушенные, но абсолютно узнаваемые.
— Ну что, ничего особенного, — говорила Лариса. — Обычная квартира.
—Обычная? — фыркала его мать. — Посмотри, какой пылищой все заросло.
Сергей смотрел, не веря своим глазам. Он видел, как его мать, с видом полноправной хозяйки, открывает ящики жены, перебирает ее вещи. А потом… Потом она достала свадебное платье Алены. Его сердце замерло.
— Какая безвкусица, — сказала Галина Петровна, разглядывая кружева. — И за такие деньги отдали. Надо же было Сергею влезть в долги из-за этого тюля.
У Сергея перехватило дыхание. Какие долги? Он не влезал ни в какие долги за платье! Они с Аленой все тщательно планировали и оплатили сами.
— Примерь, мам, — хихикнула Лариса.
Но Галина Петровна уже снимала пиджак и с трудом натягивала на себя платье. Платье, в котором Алена была так прекрасна в их самый счастливый день. Теперь оно сидело на его матери карикатурно, уродливо. Она крутилась перед зеркалом, а Лариса снимала ее на телефон, смеясь.
Сергей сидел в машине и не мог пошевелиться. Это было хуже, чем просто подглядывание. Это было надругательство. Над его женой, над его памятью, над их семьей. Горячая волна стыда и ярости захлестнула его.
Он почти машинально нажал на второй файл. Это была фотография, снятая на телефон. Старая, пожелтевшая расписка, написанная знакомым размашистым почерком его матери.
«Я, Галина Петровна Белова, заняла у Алены и Сергея Волковых сумму в размере 50 000 (пятьдесят тысяч) рублей. Обязуюсь вернуть до 1 июня прошлого года».
Прошлого года. Прошел уже почти год. Никто ни копейки не вернул. И самое главное — Сергей об этом займе не знал. Совсем. Мать пришла к Алене, когда он был в командировке, попросила взаймы «на лечение», уговорила не говорить Сергею, чтобы «не расстраивать его по пустякам». Алена, тогда еще надеявшаяся на мир, согласилась. И молчала.
Сергей откинулся на сиденье. Пробка вокруг рассеялась, но он не замечал ничего. В его голове все вдруг встало на свои места. Прямолинейность? Нет. Это было холодное лицемерие. Беспокойство о семье? Нет. Это была война, где все средства хороши. А он все это время был слепцом, марионеткой, которой дергали за ниточки, заставляя верить в то, что его жена — проблема.
Он взял телефон. Его пальцы дрожали. Он открыл чат с Аленой и начал печатать. Сначала хотел написать «Прости». Потом — «Что это было?». Но слова казались пустыми и бессмысленными. Вместо этого он открыл галерею, нашел скриншоты, которые накануне в ярости прислала ему Лариса. Скриншоты постов его сестры из социальной сети, сделанные несколько лет назад, в закрытой группе, куда он не входил.
Один пост: «Брат мой связался с какой-то серой мышкой. Думает, любовь. А она его просто на деньги разводит. Смотреть противно».
Другой:«Опять эта Алена своим кислым видом весь вечер испортила. Как она вообще могла к нам в семью втереться?»
Третий:«Надеюсь, Сережа одумается и выгонит эту моль, пока она ему всю жизнь не испортила».
Он всегда думал, что Лариса просто не сразу приняла Алену, что это ревность. А это была настоящая, льющаяся через край ненависть, копившаяся годами. И его мать, конечно же, знала. И поощряла.
Сергей собрал все в одно большое сообщение. Скриншоты постов Ларисы. Фотографию расписки. И написал сверху всего два слова. Не Алене. А себе. Как приговор.
«Хочешь узнать, о ком на самом деле должна заботиться твоя семья?»
Он отправил. Не Алене. Он отправил это сообщение в чат, который назывался «Семья», где были он, его мать и его сестра.
Эффект был мгновенным. Через три секунды ему позвонила мать.
—Сережа! Что это? Что за чушь? Это она тебе все настрочила? Врет все, как всегда!
—Мама, — его голос прозвучал хрипло и устало. — Замолчи. Я все видел. Видео. Где ты в платье моей жены.
На том конце провода повисла мертвая тишина.
—И… И какие-то дурацкие посты Лариски… — попыталась она выкрутиться, но голос уже дрожал.
—И расписку я видел. Тысяч. Которую ты не вернула. И о которой мне не сказала.
—Знаешь, что я сейчас хочу, мама? — перебил он ее, и в его голосе впервые зазвучала не злость, а ледяное, бесповоротное разочарование. — Я хочу, чтобы вы с Ларисой оставили в покое мою семью. Мою настоящую семью. Если я еще ее не потерял окончательно.
Он положил трубку, не дослушав ее лепетных оправданий. Он выключил телефон, чтобы никто не мог до него дозвониться. Он сил в машине посреди оживленного города и чувствовал себя абсолютно одиноким. Но впервые за многие годы — не разрываемым на части. Гром грянул среди, казалось бы, ясного неба его слепой веры. И после грома всегда наступает тишина. Горькая, тяжелая, но чистая. Теперь он знал, с кем и за что ему предстоит бороться.
