— Подписывай, дорогая, тут всё по закону, — свекровь Тамара Павловна протянула мне документы с таким видом, будто дарила королевскую милость, а не подсовывала кабальный договор.
Я держала в руках бумаги и чувствовала, как внутри всё сжимается от предчувствия беды. Нотариальная контора, куда меня привезли под предлогом «оформления дарственной на дачу», оказалась ловушкой. В документе чёрным по белому значилось: отказ от всех прав на совместно нажитое имущество в пользу мужа.
Рядом сидел Антон, мой муж, и старательно изучал рисунок на паркете. Пять лет брака, и вот он даже не смотрит мне в глаза, когда его мать пытается выкинуть меня из нашей жизни с пустыми руками.
— Тамара Павловна, но это же не дарственная на дачу, — я старалась говорить спокойно, хотя руки уже дрожали от гнева. — Это отказ от имущества. Я не буду это подписывать.
Свекровь поджала губы. Её идеально уложенные седые волосы блестели под светом люстры, а в глазах появился тот самый стальной блеск, который я научилась распознавать за годы знакомства. Это означало, что сейчас начнётся спектакль.
— Инна, милая, — голос её стал медово-сладким, — ты же понимаешь, что квартира куплена на деньги нашей семьи? Антоша столько трудился, а ты… Ну что ты вложила? Свою маленькую зарплату учительницы? Не смеши меня.
Маленькую зарплату. Я закрыла глаза, считая до десяти. Вспомнила, как первые два года после свадьбы мы жили на мою «маленькую зарплату», пока Антон «искал себя», переходя с одной работы на другую. Как я брала дополнительные часы, репетиторство, проверку контрольных на дом, чтобы накопить на первоначальный взнос. Как отказывала себе во всём, даже в новых колготках, складывая каждую копейку.
— Квартира оформлена на нас обоих, — напомнила я, стараясь не повышать голос. — И первоначальный взнос внесла я. Полностью.
— Ой, да ладно тебе! — Тамара Павловна махнула рукой с таким презрением, будто я говорила о мелочи. — Какие-то жалкие триста тысяч. А ипотеку кто выплачивал? Мой сын! Своим потом и кровью!
Я повернулась к Антону. Он по-прежнему молчал, разглядывая свои руки. Трусливый, жалкий человек, за которого я когда-то вышла замуж, думая, что вижу в нём опору и защиту.
— Антон, скажи хоть что-нибудь, — попросила я. — Неужели ты позволишь ей так со мной обращаться?
Он поднял на меня глаза, и в них я увидела не стыд, не сожаление, а раздражение. Холодное, отстранённое раздражение человека, которому мешают осуществить давно задуманный план.
— Мама права, Инь, — сказал он тихо. — Может, так будет лучше для всех. Ты же сама понимаешь, что мы… что у нас давно всё не так, как должно быть.
Вот оно. Признание. Они давно всё решили, обсудили, спланировали. А меня просто поставили перед фактом, как вещь, которую нужно вынести из дома перед ремонтом.
Нотариус, полная женщина в строгом костюме, покашляла:
— Так вы будете подписывать документы или нам нужно перенести встречу?
Я встала, аккуратно положив папку на стол.
— Не буду. И встречу переносить не нужно. Мы с мужем сами разберёмся с нашим имуществом. Через суд, если понадобится.
Тамара Павловна вскочила так резко, что чуть не опрокинула стул.
— Ах ты, неблагодарная! Мы тебя в семью приняли, а ты! Да ты посмотри на себя! Серая мышь! Кому ты нужна, кроме моего сына? Да он из жалости на тебе женился!
Из жалости. Я почувствовала, как что-то внутри меня оборвалось. Не сердце — нет, оно продолжало биться. Оборвалась последняя ниточка, которая связывала меня с этими людьми. Последняя надежда на то, что где-то глубоко внутри они считают меня семьёй. — Знаете что, Тамара Павловна, — сказала я, и мой голос прозвучал удивительно спокойно. — Вы правы. Я действительно серая мышь. Обычная учительница литературы из провинции. У меня нет богатых родителей, нет связей, нет красивой внешности. Но знаете, что у меня есть?
Я сделала паузу, наслаждаясь тем, как её лицо начало менять цвет от багрового к пунцовому.
