Глава 1. Отпуск, который стал началом конца
«Я взяла отпуск, чтобы перевезти маму к себе. А через месяц уже писала заявление в полицию.»
— Невозможно поверить, что всё это было со мной. Казалось бы — обычная история: взрослая дочь забирает пожилую мать к себе. Помогает, ухаживает, покупает теплые тапочки, кефир с черносливом, гладит старую косынку, которая пахнет аптекой и ландышами. А заканчивается всё протоколом в дежурной части и вопросом: «Вы уверены, что ваша сестра могла на такое пойти?»
Я не ответила сразу. Потому что не была уверена.
Всё началось в середине апреля, когда мама позвонила и сказала тихим, чуть дрожащим голосом:
— Ирочка, у нас тут крыша капает… Прямо на кровать.
Я услышала не только слова. Я услышала то, что было между строк.
Мне страшно. Я одна. Я больше не справляюсь.
Собрала чемодан в тот же вечер. На работе подписала заявление на отпуск — три недели. Только и выговорила начальнице:
— Мама. Нужно. Дом.
Она, кажется, всё поняла — не стала уточнять, что за «дом», где и на сколько.
Вечером в электричке, между серыми стеклянными остановками и берёзами в черном снегу, я всё думала: как мы докатились до такого. Когда мама стала старой? Когда я — взрослой? Когда сестра перестала быть… сестрой?
Дом встретил меня запахом старой древесины, мышиных тропок и аптечного йода. В кухне, как всегда, лежал хлеб под полотенцем. На подоконнике — пустой горшок, где раньше росла герань. А в углу, под самым потолком, действительно капало.
— Мам, ну что это такое? — спросила я, с трудом сдерживая раздражение, потому что, если честно, злость во мне кипела. Не на неё — на Лену. Которая ни разу не приехала. Ни на выходные, ни на похороны дяди Вити, ни когда у мамы был перелом. Просто перевела деньги — и всё.
Мама села за стол, как школьница на собеседовании, и сказала:
— Леночка занята. У неё свои дела. Ты же знаешь, она у нас важная теперь. Москва, офис, иностранцы…
— Мам. Она — твоя дочь. Как и я. Только я почему-то здесь, с пледом, сумками, кровью из пальца на анализ, а она — с маникюром на Рублёвке.
Мама посмотрела на меня с тем странным выражением, в котором было всё: стыд, усталость, любовь и... просьба.
— Не ругай её, Ир. Она... не такая, как ты. Ты — мягкая. Ты простишь.
— А если я не хочу больше прощать?
Она молчала.
В тот вечер, лежа на старом диване, укрытая маминым одеялом с разводами от времени, я думала: как странно всё получилось. Я — обычная учительница в районной школе, с ипотекой и сыном-студентом. А Лена — богема, без мужа, но с кучей подписчиков, клиентов и каких-то… «коллабораций», как она это называла. Мы обе выросли в этом доме. Одна — уехала, и словно отрезала. Вторая — осталась.
А теперь вот — крыша, мама, тишина.
И это ощущение, что всё только начинается.
— Ирочка, — шепнула мама утром. — А может… может, поедем с тобой? Тут мне тяжело стало. А с тобой — хорошо.
Я смотрела, как она пьёт чай с вареньем из красной смородины. Мелкие морщинки у уголков губ. Тонкая дрожащая рука. И вдруг — такое тепло внутри. Как в детстве, когда мама гладила по волосам и говорила: «Всё будет хорошо, зайка».
— Поехали, мам. Я всё устрою.
Я не знала тогда, что устрою не только переезд. Я устрою трагедию. Потому что любовь — это не гарантия. А сестра — не всегда родня.
Глава 2. Последнее лето в доме
Дом в деревне стоял на окраине, как старый вахтёр — с покосившейся спиной, облупленной краской на наличниках и медным ведром у калитки. Он дышал травой, старым бельём, половой тряпкой, засохшим укропом и вареньем из ревеня. Каждое утро начиналось одинаково: мамины шаги по скрипящему полу, щёлканье выключателя, и затем — шум воды, греющейся в эмалированном чайнике.
— Мама, ну зачем ты всё это тянешь на себе? — спросила я как-то вечером, когда мы вдвоём чистили крыжовник для компота. — Огород, печка, куры… У тебя спина болит, колени гремят, как кастрюли в серванте, а ты…
— А кто, если не я? — она улыбнулась, но не глядя. — Лена? Лена же у нас «урбанистка». Ей тут даже слово «деревня» на слух тяжело.
— Мам… — я замялась, вытирая липкие пальцы о подол. — А дом? Ты ведь на неё оформила? Так и будет?
— А ты, Ирочка, хочешь дом?
Я хотела ответить — нет, конечно. Но, почему-то, сглотнула.
Мне не нужно ничего. Только чтобы мама была рядом.
Только чтобы я могла вечером зайти, поставить чайник, спросить: «Ты ела сегодня?», и она — чтобы кивнула, уткнулась в подушку, но не была одна.
— Просто странно, — сказала я вслух. — Что она не приезжает. Ни летом, ни зимой. Подарки по почте, деньги через «сбер». Всё. Даже когда ты руку повредила, она прислала электропростынь. И смайлик. Это вообще как?
Мама молчала, будто считала кусты крыжовника. А потом:
— Лену ты не суди, Ир. У неё своя правда. У каждого — своя. Она же... отца всю жизнь боялась. А я…
Я подняла на неё глаза.
— А ты?
— А я знала. И молчала. Чтобы не потерять. Вас.
Тогда я не поняла. Или не захотела понять.
Летом мы с мамой много молчали. Не от холода — от привычки. На закатах сидели на лавке у дома. Я крутила в пальцах ромашку, мама гладила кошку, которая приходила, как по расписанию. Мы обсуждали новости, соседей, кто как похудел или развёлся. А между тем — накапливалось что-то странное.
Однажды я сказала:
— Мам, а может, всё-таки к нам переедешь? Дом наш маленький, но уютный. Данил будет рад.
— А Лена?
— А при чём тут Лена?
— Ну она же… хозяйка. Формально.
— А ты — чья мать? Мать бумаги или мать человека?
Мама рассмеялась. Как-то по-бабушкиному: с сипом, с кашлем, с грустью.
— Ты у меня всё правильная, Ирочка. С детства. Даже в куклы играла по расписанию.
— Спасибо, мам.
— Не обижайся. (продолжение в статье)
Октябрьский вечер медленно опускался на город. В окнах пятиэтажки один за другим загорались огни – люди возвращались с работы. В квартире на третьем этаже Ольга в который раз проверила суп на плите. Он получился как всегда – наваристый, с золотистыми звёздочками жира на поверхности.
Женщина устало опустилась на табурет, машинально поправляя выбившуюся прядь волос. День выдался хлопотным: уборка, стирка, готовка – обычная рутина домохозяйки, которая почему-то сегодня казалась особенно изматывающей.
Звук поворачивающегося в замке ключа заставил её вздрогнуть. Александр вошёл на кухню, даже не сняв ботинки, и сразу же бросил портфель на стул. Его лицо было непривычно хмурым, желваки ходили под кожей – явный признак плохого настроения.
"Что на ужин?" – спросил он вместо приветствия, заглядывая в кастрюлю. Его губы скривились в недовольной гримасе.
"Борщ. Твой любимый," – ответила Ольга, пытаясь улыбнуться. – "Тяжёлый день?"
"Неужели нельзя было нормально приготовить?" – вместо ответа процедил Александр, с грохотом отодвигая стул. – "Весь день дома сидишь!"
Эти слова ударили больнее пощёчины. Ольга почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Двадцать лет брака, тысячи приготовленных обедов и ужинов, бесконечные часы заботы – и всё это уместилось в одно презрительное "сидишь".
"Сидишь?!" – её голос задрожал от обиды. – "Да я с утра на ногах! Кто, по-твоему, убирает, готовит, заботится о тебе?"
Она встала, чувствуя, как предательски дрожат колени. В голове пульсировала единственная мысль – уйти. Куда угодно, только подальше от этой кухни, от этого человека, который когда-то был любящим мужем.
Александр, увидев её движение к двери, презрительно хмыкнул: "Уходишь? Ну и катись, только потом не возвращайся!"
Ольга молча вышла из кухни. Руки действовали сами собой – достали с антресолей старый чемодан, механически сложили самое необходимое. Сердце сжималось от боли, но решение уже созрело. В последний момент она задержалась у зеркала в прихожей.
Оттуда на неё смотрела немолодая женщина с потухшими глазами и опущенными уголками губ. Когда это она стала такой? И главное – почему позволила этому случиться?
Входная дверь закрылась за ней с тихим щелчком. Ольга не знала, что ждёт её впереди, но точно знала одно – так продолжаться больше не может.
Звонок в дверь раздался около девяти вечера. Марина, укладывавшая пятилетнюю Алису спать, удивлённо посмотрела на входную дверь. В такое время гостей она не ждала.
На пороге стояла мама – с потерянным взглядом и старым чемоданом, который Марина помнила ещё с детства.
"Мам?" – только и смогла произнести она, чувствуя, как сжимается сердце от вида матери в таком состоянии.
"Можно я... поживу у тебя немного?" – Ольга пыталась говорить ровно, но голос предательски дрогнул на последнем слове.
Марина, не говоря ни слова, шагнула вперёд и заключила мать в объятия. (продолжение в статье)
Надежда Сергеевна сидела в старом плетёном кресле на веранде, неторопливо перебирая малину, собранную на рассвете, когда роса ещё искрилась на листьях. Каждая ягода — тёмно-рубиновая, налитая сладким соком — ложилась в глиняную миску с еле слышным стуком. Июньское солнце затейливо пробивалось сквозь резную листву яблонь, разбрасывая по выцветшим доскам веранды причудливые узоры теней и света.
В воздухе стоял особый дачный аромат — смесь нагретой солнцем травы, перезрелых яблок, садовых цветов и свежевскопанной земли. Всё это, вместе с заливистым детским смехом, доносившимся из глубины сада, создавало ту особую атмосферу летнего блаженства, о которой Надежда мечтала всю долгую московскую зиму.
Она отвлеклась от малины и с улыбкой посмотрела на племянников. Дима и Катя, словно воробьи, носились по участку с водяными пистолетами, обливая друг друга и взвизгивая от восторга, когда холодные брызги попадали за шиворот. Их тонкие фигурки мелькали между яблонями и кустами смородины, и от этой незатейливой детской радости Надежда почувствовала, как что-то давно забытое просыпается в её душе.
«Именно о таком лете я грезила всю эту бесконечную зиму», — подумала она, вытирая о передник руки, покрасневшие от малинового сока. О спокойных днях на даче в окружении родных, о неспешных разговорах с сестрой, которые затягиваются до глубокой ночи, о запахе свежих овощей с грядки и ароматного чая, заваренного с листьями смородины и мяты. Теперь эта мечта воплотилась в реальность, и Надежда наслаждалась каждым мгновением.
— Юля, будешь ещё чаю? — крикнула она в сторону кухни, где сестра, напевая что-то себе под нос, готовила обед.
— Нет, спасибо, — донеслось в ответ. — Я тот пирог собираюсь печь из твоей смородины. Как думаешь, нормально получится?
— Ты же знаешь, у тебя всегда всё получается вкусно, — Надежда отставила миску с малиной и потянулась, разминая затёкшие плечи. — Я даже завидую твоим кулинарным способностям.
Юля выглянула из кухни, вытирая руки о старый цветастый фартук. Её светлые волосы были собраны в небрежный хвост, выбившиеся пряди обрамляли лицо, на котором играла лёгкая улыбка. Тонкая морщинка между бровей — след недавних переживаний — почти разгладилась за эти две недели на даче.
— А ты многое другое умеешь, сестрёнка, — сказала она, подходя к Надежде и беря несколько ягод из миски. — Например, выращивать вот такую чудесную малину. Ух, какая сладкая! И вообще, спасибо тебе за приглашение. Дети в восторге, да и я наконец-то отдыхаю душой.
Надежда кивнула, ощущая тёплую волну признательности. Когда три месяца назад она позвонила сестре и предложила приехать на дачу на всё лето, то и представить не могла, что всё сложится так удачно. Тогда Юля только развелась с мужем, дети переживали расставание родителей тяжело, особенно Дима — начал заикаться, замкнулся в себе. А теперь, глядя на него, беззаботно смеющегося, подвижного, живого, Надежда понимала, что поступила правильно.
Юля с детьми приехала в начале июня, и дача сразу наполнилась жизнью. Дети помогали по мере сил: поливали грядки, пропалывали сорняки, собирали ягоды. Юля по вечерам готовила на всех ужин, и они засиживались на веранде, пили чай и разговаривали до глубокой ночи. Надежда узнала сестру заново — не городскую, напряжённую, измотанную скандалами, а спокойную, светлую, с искрящимися глазами.
— Как там Виктор? Приедет на выходные? — спросила Юля, присаживаясь рядом в соседнее кресло, которое тихо скрипнуло под её весом.
— Должен приехать, — Надежда вздохнула и отвела взгляд. — Хотя последнее время он какой-то напряжённый. Работа, наверное...
— А может, ему не нравится, что мы тут у вас так надолго устроились? — Юля нахмурилась, и знакомая морщинка между бровями стала глубже. — Ты скажи, если что, мы можем и домой вернуться.
— Что ты такое говоришь?! — Надежда даже подпрыгнула в кресле, отчего оно угрожающе затрещало. — Витя нормально относится к вашему приезду. Даже с Димкой в футбол играл в прошлые выходные, помнишь?
Юля улыбнулась, вспоминая, как её сын гонял мяч с дядей Витей, а потом с гордостью рассказывал всем, что забил ему три гола. Дима смеялся тогда, запрокинув голову, и впервые за долгое время не заикался, когда говорил.
— Да, это было здорово, — согласилась она. — Просто мне кажется, что мужчины иногда скрывают своё недовольство. А потом оно вылезает в самый неподходящий момент.
— Ну, мой Витя не такой, — Надежда пожала плечами, стараясь говорить уверенно. — Если что-то не нравится, он сразу говорит. Так что не выдумывай, — она помолчала и добавила: — Лучше расскажи, Саша звонил?
Лицо Юли слегка помрачнело, как всегда при упоминании бывшего мужа. Она машинально провела рукой по волосам, словно хотела спрятать за этим жестом своё волнение.
— Один раз спрашивал, как дети, — она запнулась. — Знаешь, иногда я задумываюсь: а правильно ли мы поступили? Может, нужно было пытаться сохранить семью ради детей?
— А потом что? — Надежда взяла сестру за руку, почувствовав, как та похолодела. — Всю жизнь терпеть его загулы? Нет, ты всё правильно сделала. Детям нужна здоровая обстановка, а не скандалы до утра.
Юля кивнула и посмотрела на своих детей, которые теперь сидели под старой развесистой яблоней и что-то увлечённо рассматривали в траве. (продолжение в статье)
