Ключи предательски звякнули в дрожащих руках. Ирина на секунду прислонилась к холодной стене подъезда, пытаясь собраться с силами. День выдался невыносимым — бесконечные отчёты, недовольный начальник, сорванные сроки. Единственное, о чём она мечтала последние два часа — это упасть на диван и раствориться в блаженной тишине своей квартиры.
Щёлкнул замок. Из приоткрытой двери на площадку хлынули запахи жареного мяса и звонкие голоса. Сердце пропустило удар.
— И вот представляешь, Светка говорит… — раздался из глубины квартиры голос тёти Нины.
Ирина застыла на пороге. В её маленькой кухне, уютной и такой личной, хозяйничала мать — раскрасневшаяся, в любимом фартуке, который принесла с собой. Холодильник уже пестрел чужими контейнерами и пакетами. В гостиной двоюродная сестра Марина, закинув ногу на ногу, вальяжно восседала в кресле, а тётя Нина энергично размахивала какими-то образцами тканей.
— Ириночка! — всплеснула руками мать. — А мы тебя заждались! Я тут котлеток нажарила, твои любимые…
— С морковкой, — подхватила тётя Нина, не отрываясь от своих тканей. — Слушай, вот эти шторы будут просто идеальны для твоей гостиной. Эти старые совсем выцвели, я как зашла, сразу заметила.
Марина тем временем уже успела переместиться к шкафу и теперь методично перебирала вешалки с одеждой:
— Ирка, а это платье ты когда носила в последний раз? Может, мне отдашь? Тебе всё равно не идёт этот цвет…
Ирина почувствовала, как к горлу подкатывает ком. Виски сдавило от накатившей мигрени. Её дом, её крепость, её единственное убежище от безумного мира снова превратился в проходной двор. Она медленно опустила сумку на пол и прошептала, чувствуя, как дрожит голос:
— Ты правда думаешь, что я буду терпеть этих людей в своём доме?
Но её никто не услышал. Мать продолжала греметь посудой, тётя Нина увлечённо рассуждала о карнизах, а Марина уже примеряла злосчастное платье перед зеркалом.
Ирина прислонилась к стене и закрыла глаза. В голове пульсировала единственная мысль: «Когда же это закончится?» Она любила свою семью, правда любила. Но сейчас, стоя в прихожей собственной квартиры, чувствовала себя незваным гостем в чужом доме. Непрошеные слёзы защипали глаза, и она поспешно отвернулась к окну, делая вид, что рассматривает что-то на улице. Никто не должен видеть её слабость. Никто не должен знать, как сильно ей хочется закричать и вышвырнуть их всех за дверь.
Только сейчас она заметила, что всё ещё стоит в уличной обуви, с сумкой на плече, будто готовая в любой момент сбежать из собственного дома. А может, именно это ей и стоило сделать?
Утро началось с грохота посуды на кухне. Ирина перевернулась на другой бок и накрыла голову подушкой, пытаясь урвать ещё хоть пять минут сна. Какое там…
— Доченька! — мама влетела в комнату как вихрь. — Ты же не забыла? У меня сегодня талончик к терапевту!
«Господи, только не это…» — простонала про себя Ирина. В висках уже начинало постукивать. Бессонная ночь давала о себе знать.
— Мам, может на такси? — она даже не пыталась открыть глаза. — Я себя неважно чувствую…
— Что значит на такси? — В голосе матери зазвенели знакомые нотки. — У тебя же машина простаивает! И вообще, ты последнее время какая-то странная стала. Может, с работы уволилась, а нам не говоришь?
Ирина со стоном села в кровати. Спорить было бесполезно.
В ванной её ждал ещё один «сюрприз». Марина, закутанная в её любимый халат, увлечённо рылась в косметичке.
— Слушай, а у тебя есть что-нибудь от прыщей? А то я тут… Ой, какие у тебя тени классные! Можно возьму на время?
«На время» у Марины обычно означало «насовсем». Ирина молча почистила зубы, стараясь не смотреть, как сестра примеряет её новую помаду.
До поликлиники добрались с приключениями — мама три раза заставила развернуться, потому что «забыла анализы… нет, они в другой сумке… ах нет, вот же они!». В очереди к терапевту Ирина провалилась в болезненную дрёму под нескончаемый мамин рассказ о том, как у тёти Клавы нашли что-то в почках и теперь она пьёт какую-то чудо-траву.
— Доченька, ты меня слушаешь вообще? — мама легонько потрясла её за плечо. — Я говорю, может тебе тоже этой травки попить? А то бледная какая-то…
Дома их встретила торжествующая тётя Нина. Ирина не сразу поняла, что не так с гостиной. А когда поняла — у неё потемнело в глазах. Старые шторы, которые они с подругой когда-то так долго выбирали, валялись скомканной кучей в углу. Вместо них на окнах красовалось что-то ядовито-зелёное с рюшами.
— Ну как? — тётя Нина просияла. — Я как увидела их в магазине, сразу поняла — это то, что надо! И мебель немного переставила. Теперь гораздо веселее, правда?
Ирина опустилась в кресло (которое почему-то переехало к другой стене) и прикрыла глаза. В груди появилось какое-то странное чувство — будто сердце зажали в тиски.
Вечером, когда все собрались ужинать, Марина вдруг хлопнула себя по лбу:
— Слушай, Ир, а чего ты с нами не общаешься почти? Мы же тебя развлекаем, а то сидела бы тут одна, киснула…
Ирина молча смотрела в тарелку. Руки предательски дрожали, и вилка позвякивала о фарфор.
Ночью стало совсем плохо. Она металась по кровати, пытаясь найти удобное положение, но боль в груди только усиливалась. В какой-то момент стало по-настоящему страшно — сердце колотилось как бешеное, перед глазами плыли круги.
За стенкой храпела тётя Нина. Из кухни доносился приглушённый смех — мама с Мариной что-то обсуждали. А Ирина лежала в темноте, сжимая пальцами футболку в районе сердца, и думала о том, что её собственный дом стал для неё клеткой, а родные люди — тюремщиками.
Часы показывали три ночи, когда очередной спазм скрутил грудь так, что на глазах выступили слёзы. «Только бы дожить до утра», — подумала Ирина, и эта мысль испугала её саму.
Потом ей рассказали, что «скорая» приехала через семь минут. Что врачи действовали быстро и чётко. Что она даже пыталась что-то сказать, когда её грузили на носилки. Но сама Ирина помнила только одно — как стояла в прихожей, пытаясь застегнуть неподатливую пуговицу на блузке, а потом вдруг накатила тошнота, в глазах потемнело, и ноги стали ватными.
Очнулась она от непривычной тишины. Не было ни маминых причитаний, ни тётиных разговоров, ни звона посуды. Только мерное попискивание какого-то прибора и шорох капельницы.
— Эй… — голос с соседней койки был старческим и добрым. — Очнулась, девонька? А то я уж медсестру хотела звать.
Ирина с трудом повернула голову. У окна сидела седая женщина и вязала что-то ярко-розовое.
— Где я?
— В кардиологии, милая. Третья городская. Тебя утром привезли, еле откачали.
«Кардиология?» — мысли ворочались медленно и неповоротливо. В голове будто песка насыпали.
— Ириша! — Марина влетела в палату так стремительно, что капельница качнулась. — Слава богу! А я только в туалет вышла… Ты как?
Сестра выглядела непривычно — ненакрашенная, встрёпанная, с покрасневшими глазами. В руках она комкала бумажный платок.
— Тише ты, — проворчала соседка. — У девочки сердечный приступ был, а ты тут как на пожар…
Марина плюхнулась на стул, всхлипнула:
— Прости… Я просто… Ир, ты представляешь, врач сказал — ещё бы полчаса, и всё. Совсем всё. А я… я даже не заметила, что с тобой что-то не так.
«А я сама не заметила», — подумала Ирина. Нет, конечно, она чувствовала, что выдыхается. Что сил всё меньше. Что сердце иногда колет как-то странно. Но разве это повод обращать внимание? У всех же так…
В палату вошёл врач — грузный мужчина в мятом халате. Глянул в карту:
— Так, Соколова у нас? Ну что, полегчало? — он устало присел на край кровати. — А теперь рассказывайте, когда последний раз в отпуске были? Нормально так были, не на даче у мамы грядки полоть?
Ирина задумалась.
— Не помню…
— Ага. А режим дня у нас какой? Подъём во сколько?
— Когда как… В шесть, если мама попросит с чем-то помочь. В семь — если на работу…
— А спать?
— После полуночи обычно… Дела же…
Врач хмыкнул:
— Дела, значит. А инфаркт в тридцать пять — это, значит, не дела? Вы поймите, милая, — он вдруг заговорил тише, без напускной строгости. — Нельзя так. Сердце — оно ведь не железное. Оно тоже отдыхать хочет. А вы что делаете? Спать толком не спите, на работе впахиваете, дома… — он глянул в карту. — Тут написано, вы одна живёте?
— Формально — да…
— А фактически?
— Фактически у меня дома проходной двор, — вдруг вырвалось у Ирины. И она сама удивилась, как резко это прозвучало.
Марина дёрнулась:
— Ир, ты чего? Мы же семья…
— Семья, — Ирина прикрыла глаза. Говорить было тяжело, но её вдруг прорвало. — Семья — это когда слышат. Когда видят. Когда понимают… А вы? Вы хоть раз спросили — может, мне плохо? Может, я устала? Может, мне просто побыть одной хочется?
В палате повисла тишина. Только соседка тихонько звякала спицами.
— Танечка, — позвала она кого-то в коридоре. — Принеси водички, а? У меня тут девочке плохо…
Ирина и правда задыхалась. Не от боли — от странного чувства. Будто воздушный шар внутри лопнул. Тот самый, который она надувала годами — послушная дочь, заботливая сестра, хорошая племянница…
Она наконец-то сказала это вслух. И не умерла. Не провалилась сквозь землю. Даже сердце болеть не стало сильнее.
Марина сидела молча, опустив голову. Потом тихо сказала:
— Знаешь… а ведь ты права. Мы реально как танк. Вроде и любим тебя, а только себя и слышим.
После больницы Ирина две недели жила у подруги. Не потому, что нужен был уход — просто боялась возвращаться домой. Казалось, стоит открыть дверь своей квартиры, и всё вернётся: мамины причитания, тётины советы, Маринины бесцеремонные вторжения в её жизнь.
Телефон разрывался от звонков. Мама плакала, требовала немедленно вернуться домой — «ты же совсем одна, кто за тобой присмотрит?» Ирина молча слушала и впервые в жизни не пыталась никого успокоить.
Когда она наконец переступила порог своей квартиры, первым делом сменила замки. Руки дрожали, когда вкручивала последний шуруп, а в голове крутилось мамино: «Доченька, ну как же так можно, мы же родные люди!»
Родные. Ирина подошла к окну, отдёрнула тётины ядовито-зелёные шторы. Сняла их одним рывком, не обращая внимания на треск карниза. Достала из шкафа старые, выцветшие, любимые…
Звонок в дверь застал её врасплох. На пороге стояла Марина — непривычно тихая, с каким-то виноватым лицом.
— Ир, можно к тебе? — она замялась. — Поговорить надо.
Ирина молча отступила в сторону. Марина прошла в кухню, села на край стула — будто готовая в любой момент сорваться и убежать.
— Я тут подумала… — она крутила в руках чашку с чаем. — Знаешь, а ведь ты всегда такая была. Никогда не жаловалась. Всегда всем помогала. И мы как-то… привыкли, что так и надо. Что ты всегда будешь. Всегда сможешь. Всегда найдёшь силы…
Ирина смотрела в окно. Там, на карнизе, сидел наглый голубь и косился на них через стекло.
— А потом ты в больницу попала. И я так испугалась. Знаешь, до усрачки просто, — Марина нервно хихикнула. — И вдруг поняла — а ведь мы тебя реально сожрали. Всю твою жизнь, всё твоё пространство… И ты нам позволяла. А мы радовались — какая Ирка удобная! Всё стерпит, всё вынесет…
— Больше не вынесу, — тихо сказала Ирина.
— И правильно, — Марина решительно встала. — Слушай, я тут эти… новые ключи принесла. Если что-то случится. Но я обещаю — просто так не приду. Честно. И маме скажу, и тёте…
Ирина молча взяла ключи. Положила их в ящик стола — подальше, на самое дно.
Прошёл месяц. Жизнь медленно, со скрипом, но менялась. Ирина научилась говорить «нет». Сначала через силу, с дрожью в голосе. Потом — всё увереннее.
— Мам, сегодня не смогу. Давай в другой раз, — она уже не извинялась, не придумывала оправданий. Просто констатировала факт.
— Ириш, можно я забегу? — голос Марины в трубке звучал неуверенно. — Туфли новые купила, хочу показать…
— Не сегодня, — Ирина улыбнулась. — У меня массаж в пять, потом книжку хочу почитать. Давай на выходных?
Она стала ходить на массаж. Купила абонемент в бассейн. Научилась гулять в одиночестве — просто так, без цели, рассматривая витрины и наблюдая за людьми. По вечерам заваривала травяной чай и читала книги. В выходные могла весь день провести в пижаме, валяясь на диване с ноутбуком. И впервые за долгие годы чувствовала, что действительно живёт.
Однажды вечером раздался звонок.
— Доченька, — голос мамы звучал непривычно мягко. — Я тут пирогов напекла… Можно к тебе заехать? Когда тебе удобно?
Ирина почувствовала, как в груди разливается тепло. Не от того, что мама хочет приехать. А от этого простого вопроса — «когда тебе удобно?»
— Давай завтра в шесть? — она улыбнулась. — И чаю попьём. По-человечески.
Теперь, когда она научилась закрывать двери, родные наконец-то начали в них стучаться.
Покорившее сердца
