— Ну всё, это уже за гранью. Или я, или твоя мать, Дим. — Ирина не кричала. Она говорила шепотом, но от этого в комнате стало холодно, как будто кто-то открыл форточку в январе.
— Да ты с ума сошла, — оторопело отозвался Дмитрий, заправляя рубашку в джинсы. — Ты что, всерьёз сейчас ставишь ультиматум из-за разговора по телефону?
— Разговора? Она снова спрашивала, сколько я получаю. А потом сказала, что ты мог бы делать ремонт в её ванной, если бы я тебе хоть копейку отдавала. Ты слышал? В её. Ванной.
Дмитрий сел на край дивана и уставился в пол, как в бездну. Он понимал, что сейчас нужно сказать что-то… что-то правильное. Только он забыл, как это — быть правильным между двух женщин, у которых слово «тактичность» вызывает нервный тик.
— Ну она просто волнуется… — начал он, но Ирина вскинула руку, как учительница, когда у школьника очередной бред в ответе.
— Не надо. Не надо «волнуется». Она в курсе, что квартиру я купила до брака? Что в неё вложено двадцать лет моей жизни, два года без отпуска, и ипотека, которую я выплатила в одиночку, пока ты собирал «стартап» с Витьком?
— Ира, ну ты сама знала, что у нас тогда было сложно. Я не виноват, что…
— Что у тебя в тридцать пять бизнес-план был в тетрадке в клеточку, а мама до сих пор гладит тебе трусы?
Он вскочил.
— Не смей говорить о ней в таком тоне!
— А в каком? В том, в каком она считает, что ты до сих пор её маленький сыночек и должна быть благодарна, что она меня вообще к тебе подпустила?
Началось всё с холодильника. Именно с него, и не иначе.
Холодильник, как позже выяснится, был метафорой брака: с виду — приличный, но внутри — буря непонимания и холодное молчание. Один майский вечер Ольга Ивановна приехала «просто посмотреть, как вы тут». С баулами. С домашними голубцами. И с большой претензией на приватизацию кухни.
— У вас тут кефир воняет. Всё просрочено. Как вы вообще питаетесь?
Ирина в тот день работала с утра, стояла в пробке, спорила с подрядчиком по новому проекту, и думала только о душе и пижаме. А вместо этого — ревизия холодильника под строгим взглядом женщины, которая держит половину кладовки в своем сарае в Мытищах под советский фарфор «на наследство».
— А ты, Димочка, до сих пор худой. Она тебя не кормит, наверное?
Ира сжала зубы. Три. Два. Один. И взорвалась.
— А может, хватит уже считать, что ты всё про нас знаешь? Может, тебе табличку дать с нашими доходами, расходами и расписанием секса?
Ольга Ивановна всплеснула руками, как в сцене из старой мыльной оперы.
— Вот! Вот и настоящая ты, Иринка. А я сразу говорила, что она тебе не пара. Холодная, злая, с карьерой в голове. А семья? А дом? А уют?
— Да ваш уют — это как моль. Залез в шкаф и живёт. А я работаю. И я не обязана перед вами отчитываться!
Слово за слово, тарелка за тарелкой — и голубцы поехали в мусорку.
Позже, уже когда Ирина осталась одна на кухне, допивала чай и злилась на собственную истерику, Дмитрий пришёл с серьёзным лицом.
— Ты перегнула палку.
Она молчала. Просто смотрела в окно, где на их старой лавочке курили подростки.
— Мама… она просто хочет быть частью нашей жизни. А ты… ну ты ведёшь себя так, будто она враг. И как будто я — её сателлит.
— Ты знаешь, что она подсказала тебе, чтобы ты оформил дарственную на машину? — резко повернулась Ирина.
Он вздрогнул.
— Ты проверяла документы?
— Я — аналитик. Я проверяю даже, когда вода в чайнике закипает.
Дмитрий тяжело выдохнул.
— Она просто сказала, что если мы разведёмся, я хоть машину не потеряю. Это… ну, защита.
— От кого? От меня? Которая оплатила вам с мамой юриста, когда вы чуть не попали под суд за тот гаражный бизнес?
Молчание. Густое, вязкое, как сгущёнка.
— Она хочет, чтобы ты переехал обратно к ней. Ты это понимаешь? Она считает, что я использую тебя, чтобы выплатить свой долг за квартиру. И… она сказала, что если ты не «опомнишься», она продаст дачу и перепишет всё на свою племянницу.
Он отвёл глаза.
— И что ты решил?
— Я не знаю, Ира…
— А я знаю.
Ирина встала. Она пошла к шкафу, достала свой паспорт, документы на квартиру и медленно положила их в сумку. Затем повернулась.
— Знаешь, в этой жизни иногда приходится выбирать: между мамой, которая до сих пор стирает тебе носки, и женщиной, которая каждый день держит на себе весь дом, работу, быт и ещё твою нервную систему.
Он не ответил. Просто смотрел ей вслед.
Через два дня она переехала. В свою квартиру. Ту самую, до брака. Без табличек, без Ольги Ивановны, без холодильников с претензиями. Только с котом из приюта и подругой, которая помогала тащить чемодан.
— Ты уверена, что не пожалеешь? — спросила Оксана, её коллега, держа в зубах зажим для волос.
— Пожалеть можно, если что-то потерял. А я себя нашла.
Ирина села на подоконник, достала ноутбук и набрала в строке поиска: «Где купить шторы и не пожалеть?»
Потом стёрла. Её жизнь начиналась с других вещей.
***
— Ты знаешь, что она оформила дарственную на племянницу? — Оксана ввалилась к Ирине на кухню с лицом человека, который увидел кредитку с нулевым балансом в день зарплаты.
Ирина обернулась от чайника, будто тот внезапно выдал новость сам.
— Кто?
— Ну кто, не Снуп Догг же. Твоя бывшая свекровь, Ольга Ивановна. Оформила. На дачу. И на машину. Всё. Без права отзыва. Всё, Димочка теперь на метро, а его мама в ударе.
Ирина наливала себе чай с таким спокойствием, как будто речь шла о погоде.
— Ну, поздравляю. Племянница теперь с вишнёвой «Шкодой», двухкомнатной дачей и, возможно, списком проклятий, если хоть царапину найдёт.
Оксана села за стол.
— А ты чё такая спокойная? Ты в курсе, что это она сделала назло? Чтобы ты не получила ни копейки, если вдруг решишь вернуться. А Димочка, похоже, только сейчас понял, что мама у него с функцией «стереть всё к чёрту, если не по-моему».
— Это не новость. Она так со своей сестрой поругалась — из-за огурцов. Представляешь? Та не так солила. С тех пор — ни звонка. Только в одноклассниках лайкает «чужие огурцы».
Оксана рассмеялась, но тут же снова посерьёзнела:
— Слушай. Она к тебе приходила?
Ирина замолчала. Присела напротив, чуть склонив голову, как будто решала, говорить или нет.
— Да. Неделю назад. Я не рассказывала — не хотела себя жалеть.
— Ну? И чё она?
— Стояла у двери в норковой шапке, как комиссар. Говорит: «Ира, ты ведь умная, как ты думаешь, кто из нас выиграет в итоге?»
Оксана хмыкнула.
— Чётко. Как в казино.
— Да. И добавила: «Ты выиграешь сейчас. Но я — потом. Он вернётся. Потому что ты холодная. А я — его дом».
На секунду повисла тишина. Ирина потёрла виски. В голосе прорезалась усталость:
— Знаешь, что самое паршивое? Она не сказала ни одного проклятия. Ни одной угрозы. Просто говорила как бухгалтер в налоговой: сухо, с расчётом. И — попала.
— А он? Писал? Звонил?
— Каждый вечер. Сначала как мужчина: «Я был неправ. Мама не права. Вернись». Потом как обиженный мальчик: «Ты разрушила семью. Я потерял всё». А вчера… — она тяжело вздохнула. — Вчера скинул фото нашей свадьбы. Подписал: «Вот это был лучший день в моей жизни». Я не выдержала. Ответила: «А теперь ты живёшь с его худшей версией».
— Красава, — выдохнула Оксана. — Слушай, а ты его всё ещё… ну, как бы… есть что-то?
Ирина смотрела в окно. На подоконнике кот потягивался, словно чувствовал приближение новой бури.
— Люблю. По инерции. Как свой старый номер телефона. Знаешь, что его больше нет, но иногда машинально набираешь.
В это же время в квартире Дмитрия царила своя трагикомедия.
Он сидел за столом с бокалом коньяка и паспортом. Перед ним лежали бумаги: выписка из реестра недвижимости, дарственная, уведомление от нотариуса. Всё оформлено. Всё — мимо.
— Ты оформила на Вику?! — голос у него дрожал.
Ольга Ивановна спокойно резала селёдку.
— Да. А что, сынок? Ты же не в браке теперь. А она — молодец. Приходит. Помогает. Улыбается. Не хамит. И работает в налоговой — может пригодиться.
— А я? Я хоть что-то в этой жизни значу для тебя, кроме как приложение к телевизору и алиментам на собственную мать?
— Ну конечно, значишь. Кто ещё мне будет выносить мусор и подкручивать гайки под раковиной? — ответила она, не поднимая глаз.
Он встал.
— Ты не оставила мне ничего. Ни жены. Ни будущего. Ни даже машины. Я сорок лет иду по чужой дороге, Ольга Ивановна. Иду, потому что вы говорите, куда. А вы хоть раз спросили — хочу ли я туда?!
Мать посмотрела на него впервые за весь разговор.
— А ты сам хоть раз знал, куда хочешь?
Тишина. Даже селёдка на тарелке застыла в неловкости.
Через день они встретились. Совершенно случайно. В «Леруа Мерлен».
Ирина брала смеситель. Дмитрий — новые светильники.
— Привет, — сказал он, неловко улыбаясь.
— Привет, — ответила она. — Светишься. Новое освещение?
— Да. Старое, как и многое, приказало долго жить.
Пауза.
— Ты как? — спросил он тихо.
— Работаю. Снимаю стресс ремонтом. Психотерапевт — мой плиточник. С ним не поспоришь.
Он рассмеялся. Печально.
— Ты знала, что она оформила всё на Вику?
— Да.
— Мне даже кольцо обручальное отдала. Сказала — «забери, может, новую найдёшь».
— И что ты?
Он посмотрел на неё. Долго.
— Сдал его в ломбард. Купил дрель. Хочу научиться сверлить сам. Не ждать, пока кто-то решит за меня, как будет выглядеть мой дом.
— Неплохо. Символично. Главное — не в стену, где газовые трубы.
Он усмехнулся.
— А ты…
— Нет, я не вернусь, — перебила она. — Но, знаешь, если вдруг решишь стать взрослым мужчиной, а не сыном своей мамы — постучись. Только не дрелью.
Они оба рассмеялись. Легко. Без злобы. Без обид.
Впервые за долгое время.
***
— Ну что, поздравляю. Теперь ты — самостоятельный. Без жены. Без машины. И без недвижимости. Прямо как в 22 года, только с ипотекой на память и грыжей на совесть. — голос Ольги Ивановны разносился по квартире как школьный звонок в последнюю четверть.
Дмитрий стоял у окна и молчал. В зубах — сигарета, в глазах — понимание, что мама, похоже, выиграла все раунды, кроме самого последнего. И вот он, этот последний, как контрольная, на которую никто не готовился.
— Мам, — начал он устало. — Ты вообще счастлива?
— Что за дурацкий вопрос? У меня пенсия, телек и варикоз. Всё, как у нормального человека.
Он выдохнул. И повернулся.
— Ты оформила на Вику дачу, машину, даже телевизор. А себе что оставила? Меня?
Она вскинула брови.
— Слушай, я тебе родила, вырастила, кормила, лечила от ангины с компрессами и малиновым вареньем! А ты… Ты привёл в дом бабу, которая даже борщ не варит, а ты за неё, как щенок!
— А может, хватит? — он повысил голос. — Может, ты мне просто дашь жить как взрослому человеку, а не как ученик, у которого контрольная по «маминой правде»?
— Не ори на мать!
— Я не ору. Я наконец-то говорю. Ты думаешь, Ирина ушла из-за денег? Нет. Она ушла потому, что я не защитил её. Потому что позволил тебе каждый вечер считать её зарплату и объяснять ей, на что ей жить.
— А ты хотел, чтобы я молчала, когда в вашем доме сорок пятый хромированный чайник?
— Я хотел, чтобы ты хотя бы раз назвала её по имени, а не «эта твоя, с ноутбуком».
Ольга Ивановна ушла в комнату. Дверью не хлопнула. Это уже было событие.
А на следующий день… Она упала. У подъезда. Подскользнулась на льду, который коммунальщики проигнорировали в полном соответствии с городским бюджетом.
Сломала руку. И чуть-чуть — гордость.
— Я к ней поехала. Не спрашивай почему, — Ирина откинулась на спинку дивана, сжимая в руках чашку с ромашковым чаем.
Оксана вздохнула:
— Ну ты мазохистка, конечно. Психологическая «Брюссельская капуста».
— Она лежала с рукой в гипсе и глазами, как у побитой дворняги. Смотрит на меня — и тишина. Ни ехидства, ни сарказма. Только… как будто её саму теперь впервые не спросили, чего она хочет.
— И?
— А я… — Ирина помолчала. — Я села рядом. Сняла пальто. И сказала: «Ольга Ивановна, давайте сыграем в маму. Только вы — дочка». Она ржала минут пять. А потом…
— Что?
— Сказала: «А может, ты мне не так уж и не нравишься, Ира. Просто ты со мной не церемонишься. Как мой покойный муж. Он тоже не позволял мне руководить всем подряд. Может, потому и любила его до последнего.»
— Вот это поворот.
— Да. А потом мы сидели, молча, смотрели в телевизор. И вдруг она говорит: «А Вика, кстати, не приезжала. Даже смс не написала. Наверное, занята. Или ей, как ты говоришь, границы важны.»
Ирина фыркнула:
— Я ей: «Какие границы, Ольга Ивановна. Мы тут в одной лодке. Просто я уже не гребу в вашу сторону».
Прошла неделя.
Дмитрий заехал в подъезд, где жила Ирина. Без предупреждения. Без подарков. Только с глазами человека, который впервые понял, что потерял что-то настоящее.
Она открыла.
— Я не знаю, чего я жду, — сказал он. — Просто… я хотел тебе сказать. Я разговаривал с мамой. Серьёзно. Словами, не криками. Она признала. Всё. Даже то, что не признаёт налоговая.
Ирина молчала.
— Она сказала, что впервые за много лет чувствовала себя… маленькой. Рядом с тобой. И это, по её словам, было страшно. Потому что обычно она — большая. И всегда права.
Ирина наклонила голову.
— Зачем ты пришёл?
— Я не прошу вернуться. Я прошу — услышать. Я понял, что ты — не враг. Ты была моим единственным союзником, а я продал это за материнское одобрение, которое уже давно ничего не стоит.
Тишина.
— И что теперь? — мягко спросила она.
— Теперь я снимаю квартиру. Сам. И хочу попробовать понять, кто я без её одобрения. И без твоей обиды.
Она смотрела на него долго. Потом шагнула в сторону, освобождая проход.
— Проходи. Выпьем чай. Без борща. Без скалок. Просто поговорим.
Он шагнул внутрь.
— Слушай, а правда, ты не варила борщ?
— Нет. Просто не видела смысла кормить мужчину, у которого в голове только мамины рецепты.
— А сейчас видишь?
— Сейчас — посмотрим. Может, у тебя наконец-то проснулся аппетит к жизни. Тогда и суп сварим.
А Ольга Ивановна в этот момент сидела у окна, с забинтованной рукой и банкой малосольных огурцов. На телевизоре — сериал, где свекровь спасает всех. Её любимый жанр — фантастика.
Она смотрела вдаль и бормотала:
— Главное — вовремя сделать шаг назад. Даже если раньше ты всегда шла вперёд, как трактор. Только у трактора хотя бы поворотники есть…
Конец. Но кое-кто всё ещё держит номер Ирины в быстром наборе. На случай, если вдруг снова захочется не борщ — а настоящую женщину рядом.
